Наконец, Штолле попросил выйти доктора Рейля. К свидетельскому месту прошествовал высокий господин в светлом костюме весьма примечательной внешности, отвечавшей моим представлениям о враче с богатой практикой. Его римский профиль, высокий лоб с небольшими залысинами, внимательные голубые глаза и мягкие, выверенные движения оставляли приятное впечатление. Доктор назвался Александром Васильевичем Рейлем, семейным врачом, и принял присягу. Он рассказал о своей роли в происшедшей драме: о том, как его вызвали ночью в квартиру Олениных, где он диагностировал отравление, немедленно сделал больному промывание желудка, вызвал ночную сиделку и взял на химический анализ остатки раствора в стакане.
– К счастью, никто не собирался его мыть, – добавил Рейль. Свою речь он сопровождал лёгкими жестами красивых рук с чуткими, как у музыканта, пальцами.
– Возможно, это – всего лишь часть плана, – возразил ему Штолле. – Что же произошло дальше?
– После промывания желудка жизнь больного была вне опасности, поэтому я отправился домой, выспался и на следующее утро довольно легко установил, что находилось в стакане вместо желудочного порошка. Это был хлоралгидрат натрия – успокоительное средство, которое я изредка выписывал Оленину в связи с небольшим расстройством нервов.
– Количество порошка соответствовало обычной дозе?
– Нет, концентрация была превышена, но я не мог определить точно, поскольку имел на руках слишком мало материала.
– И вас не обеспокоило подобное открытие? – строго спросил обвинитель, глядя так, словно хотел проткнуть Рейля остриём взгляда, как бабочку булавкой.
– Тогда – нет: я счёл, что кто-то по ошибке дал Оленину другое лекарство, – Рейль держался стойко, не поддаваясь гипнозу.
– И этот «кто-то» – жена пострадавшего?
– Возражаю, Ваша честь, – поднялся Ильский. – Доктор не мог знать, кто конкретно давал лекарство.
– Ваша честь, – Штолле изысканно поклонился, – доктор Рейль узнал об этом от обвиняемой.
– Это правда? – обратился Гедеонов к Рейлю.
– Да, Ваша честь. В мой первый визит Татьяна Юрьевна вкратце рассказала, что произошло за ужином.
– Следовательно, вы посчитали, что обвиняемая перепутала порошки, и не придали инциденту значения? – резюмировал Штолле, пожав плечами. – А что же случилось потом?
– Почти сразу после получения результатов анализа в мой дом прибежал слуга Олениных – Клим и сообщил, что хозяин находится при смерти. Тело Павла Сергеевича к моменту моего прихода уже остыло: с ним случился сердечный приступ.
– Как выглядел покойный?
Доктору вопрос не понравился, о чём красноречиво свидетельствовал недоумённый жест руками, но он был вынужден ответить:
– Кожа на лице Павла Сергеевича посинела от удушья, испытываемого при сердечной недостаточности, а лицо перекосилось от боли.
По залу прокатилась волна ропота. Это означало, что опытный дирижёр человеческих эмоций Штолле справился со своей задачей.
– Несчастный умер в страшных муках! – подытожил он с явным удовлетворением. – Вы поинтересовались у супруги, что могло стать причиной внезапного приступа?
– Как врач, я обязан был это сделать, и спросил, не было ли у Оленина сильного потрясения. Вдова сказала, что ничего не заметила.
– Однако, в разговоре с полицией, обвиняемая сообщила, что перед приступом её муж получил записку, в которой сообщалось, что она его бросает. Могла ли записка послужить причиной душевного потрясения и смерти?
– Объективно – могла.
– Могла… – в задумчивости повторил Штолле, словно пробуя слово на вкус. – То есть, обвиняемая утаила от вас причину смерти мужа?
– Категорически возражаю, Ваша честь, – поднялся со своего места Ильский: он уже давно собирался так поступить, но формально не было повода. – Обвинение пытается вложить свои выводы в уста свидетеля: госпожа Оленина сообщила о записке представителю полиции.
– Но ничего не ответила на важнейший вопрос доктора о причине смерти! – парировал обвинитель.
– Господа! – Гедеонов громко стукнул судейским молотком. – Обвиняемая не может делать выводы о причинах смерти – она не специалист. Прошу придерживаться протокола.
Штолле обхватил лоб ладонью, имитируя тяжкое раздумье, а затем патетически произнёс, как герой шекспировской трагедии: «Нет, здесь всё понятно! – Бедный муж…», – и медленно пошёл к своему месту, будто бы придавленный горем.