Я бросил взгляд на Татьяну Юрьевну, однако она рассматривала что-то за окном. От нечего делать я стал прислушиваться к громкому шёпоту за моей спиной: воспользовавшись паузой, Симочка решила порадовать Данилу новой злободневной историей.
– Вот вы, Данила Фролович, наверняка любите сладкое.
– Не люблю, – послышалось тихое ворчание собеседника.
– Это не страшно, – успокоила его Симочка. – Смотрите, какое совпадение: года два назад встречалась я с одним клиентом. В летах, но славный, как Никита Сергеевич, и только меня требовал.
Симочка, видимо, ухитрялась жестикулировать во время беседы, потому что я слышал шуршание её платья и чуял волны сладковатых духов.
– Он такой же важный и солидный был, как вот господин судья, пахло от него свежестью, и руки всегда очень чистые были, как у врача. Угощал меня конфектами в красивых коробочках, а я – ужасть, как люблю сладости, хотя мадам сердится. Говорит, от них фигура и зубы портятся, но такая уж я сластёна! И коробочки люблю собирать. Есть эдакие гадательные конфекты – разворачиваешь обёртку, а там внутри стишок о том, что скоро случится, или что тебе на роду написано. Да вы знаете, Данила Фролович: у шарманщика такие стишки попугай вытаскивает. Вот он их дарил иногда, и мне такие милые стишки попадались, прямо восторг; в них получалось, что всё по-моему сбудется. А я за это его звала «мой добрый волшебник». Да он и похож был: седовласый, борода клинышком… Но это пока – не самое антересное.
Приходит он как-то ко мне сам не свой – грустный и нетрезвый уже. А я – ничего: развеселится небось. Только утром просыпаюсь поздно, а он лежит лицом к стенке и молчит. Я его бужу тихонько, потом ещё за плечо к себе тяну. А он… – Симочка выдержала театральную паузу, – на спину лёг, и голова в стену смотрит. Я перепужалась, что он мёртвый. Боюсь мёртвых-то. Ну завизжала, значит, зову на помощь. Мадам пришла, по щёчкам похлестала, а волшебник мой молчит дальше. Тут и мадам поняла – худо дело. Послала за знакомым доктором: он любые справки за недорого даёт, – фельшер по должности.
Хоть и боюсь мертвецов, но из коридора поглядывала, – интересно же, что будет. Доктор ему нюхательную соль под нос, а тот – молчок, не желает нюхать. Затылок ему потёрли, на грудь подавили, веки приподняли, стук сердца искали – не нашли. В конце концов, взяли моё зеркальце и ко рту старику приставили, чтобы подышал, а он не хочет на зеркало дышать. Умаялся фельшер. Думаю: а если пощекотать его – может, передумает у нас помирать? Но не сказала ничего, потому что момент трагический. Слышу, что фельшер с мадам уже обсуждают, как моего старика без шума полиции передать. Я заглядываю, а покойный как всхрапнёт во всё горло!
Увлёкшись, Симочка даже изобразила этот всхрап, отчего на неё шикнул Ильский. Однако она ничуть не смутилась и продолжала рассказ звучным шёпотом, причём стало заметно, что не я один прислушиваюсь к её словам:
– Я завизжала от страха, что покойник ожил, а фельшер обрадовался и опять начал ему затылок тереть и грудь давить, так что и разбудил наконец. А волшебник мой быстренько оклемался и настроение у него хорошее, оттого что не помер. Фельшеру денежку дал, мадаме нашей и мне на конфекты. Похоронили его только через год, но стишки от конфектов я до сих пор храню в коробочке. Вот какое совпадение!
– Где у тебя совпадение, если я не люблю ни стишков, ни конфектов? – возмутился Данила.
– Как – где? – поразилась Симочка. – Я ж говорю: покойник был важный, что наш господин судья.
Здесь она выбросила вперёд правую руку, указывая на Гедеонова, и нам с Измайловым пришлось сомкнуть ряды, чтобы судья не принял драматическое представление бланкетки* на свой счёт. Кто-то сзади захихикал, но обвинение уже завершило совещание и повторно вызвало Марфу Колосову. Беседовать с нею вышел Кузин.
Это был господин с блестящей лысиной и седоватыми усами; его руки, казалось, постоянно искали себе дела, поэтому, чтобы справиться с избыточной жестикуляцией, он иногда засовывал их в карманы.