Ильский сжал кулаки, но нам не следовало протестовать по формальным мелочам, чтобы не раздражать Гедеонова.
– У обвиняемой были причины желать смерти мужа?
Такой прямолинейный вопрос можно ставить, только если уверен в ответе, и Смородин не разочаровал обвинение.
– Думаю, что да, почти уверен. (Я увидел, как Татьяна Юрьевна ухватилась за перила заграждения и округлила глаза). Сначала я радовался их союзу, пока не узнал Татьяну поближе. Полагаю, что она осматривалась, входила во вкус, а затем по некоторым деталям, мне открылось её отношение к Павлу.
– Что же это были за детали? – со значением приподнял брови Штолле.
– Знаю совершенно точно, что у них были размолвки из-за денег, – Татьяна любит красивую жизнь. Знаете: платья, лихачи, развлечения. Ещё она меня невзлюбила, сам не знаю, почему. Сперва думал – из-за ревности, но потом-то до меня дошло: ей нужно было всё влияние на Павла, без остатка, а я по-прежнему оставался его закадычным и единственным другом. Бедный, бедный Павел… – он вновь принял позу страдающего от невосполнимой потери человека.
– Значит, существовали мотивы, по которым ваша дружба с Олениным мешала обвиняемой?
– Конечно, – вздохнул свидетель. – Татьяна – интересная женщина; могла ли она сидеть у камелька с шитьём? Павел рассказывал мне, что боится, как бы она не стала заглядываться на молодых, и я тоже предостерегал его от этого. На некоторых вечерах я замечал, что она старается познакомиться с молодыми людьми, улыбается им весьма недвусмысленно. Павел Сергеевич возражал мне, что Татьяна всегда у него на глазах, – он слишком любил её. Доверчиво и безоглядно. Как-то я намекнул ему, что можно найти хорошего сыщика, и всё станет ясно, но он отказался. Благородный, слишком благородный человек. Он мог ошибаться, но не унизился до подозрений.
«Спокойно, дорогой Михаил», – донёсся до меня тихий голос Льва Николаевича. Оказывается, я невольно заскрипел зубами от ярости.
Мерзкий Смородин меж тем продолжал:
– К сожалению, мне не удалось убедить Павла провести расследование, но не исключаю, что у его бывшей жены мог быть любовник.
По залу пробежал вздох, а Ильский, наконец, вскочил со словами: «Протестую! Это клевета на подзащитную!»
Гедеонов кивнул:
– Вычеркнуть последние слова из протокола. Свидетелю делается предупреждение за необоснованные домыслы.
Смородин с видом скорбящего друга развёл руками, а Штолле решил помочь ему выбраться из неловкой ситуации:
– Никита Сергеевич, есть же ещё какие-то причины?
Решительный кивок был ему ответом:
– Конечно! Сейчас о главном: у Павла не могло быть детей, и эту драму он сильно переживал. Я тогда очень хорошо относился к Татьяне. (Смородин повернулся к Олениной и примиряюще раскрыл руки; его встретил жгучий ненавидящий взгляд). И вот я задумался: как же она перенесёт отсутствие наследников? Ведь это важно… Она ничем не выдавала своего горя, но Павел рассказывал, что их отношения очень изменились после трагической новости. Мне кажется… Нет, я уверен, что она просто не вынесла этого удара. Поймите, что, избавившись от Павла, она не только получила бы его наследство, но и смогла бы завести новую семью, на этот раз – вместе с детьми.
Сгустившуюся тишину зала разрезал дикий крик Олениной:
– Ты лжёшь, подлец!
Напряжение, висевшее в воздухе, взорвалось бурлением публики, и потребовалось время, чтобы Гедеонов с помощью угроз и прохаживающихся по рядам приставов заставил всех замолчать. После этого он сделал грозное внушение дрожавшей Татьяне Юрьевне, пообещав удалить её до конца суда в случае повторения инцидента
бланкетки*. Бланкетка – проститутка, имевшая регистрацию в полиции. От blanche – белый; белый билет.
ваше степенство** – обращение простолюдина к лицам купеческого звания. Клим использовал первое пришедшее на ум слово.