– Это надолго? – поинтересовался Измайлов у Петра Евсеевича.
– Обычно они быстро управляются: нужно всего лишь проголосовать – виновна или нет. Проволочки бывают только вследствие ожесточённых споров, но мне кажется, что не в этом случае.
– Я слышу в вашем голосе нотки сомнения, – усмехнулся Измайлов.
– Осталось только подождать, – уклончиво ответил Ильский.
– Вы играете на тотализаторе? – огорошил его мой друг.
– Нет. И карты тоже не очень люблю.
– А давайте сыграем, как будто на скачках: я поставлю на то, что мы выиграли процесс, а вы – на наш проигрыш.
– Это какое-то ребячество… – Ильский не оценил всю прелесть затеи, мне же показалось, что неожиданное пари привлечёт удачу.
Мой друг настаивал:
– Пётр Евсеевич, десять к одному. Вот сторублёвая купюра. Если вы выиграете, получите сразу же сто рублей, ну, а если повезёт мне, – его глаза блеснули, как у фокусника, охваченного азартом, – значит, мы все выиграли дело Олениной.
Чтобы помочь Измайлову, я сказал:
– Ставлю десять рублей на победу.
– Значит, с вас одиннадцать рублей, Пётр Евсеевич, – подытожил Измайлов.
– Ладно! – махнул рукой Ильский и достал бумажник.
Действительно, через несколько минут Гедеонов и присяжные вернулись на свои места. Я попробовал по их лицам определить, кто как проголосовал, но вскоре бросил бессмысленное занятие. Старшина присяжных подошёл к судье и передал ему записку. Гедеонов прочитал её и обратился к залу:
– Сегодня у нас прошёл довольно необычный процесс. Хочу заметить, что если бы голоса присяжных распределились поровну, иными словами – шесть против шести, я своей властью объявил бы обвиняемую освобождённой за недостатком улик. Однако суд присяжных проголосовал семью голосами, то есть, большинством, за то, что госпожа Оленина невиновна. На этом объявляю судебное заседание закрытым. – Гедеонов решительно встал и исчез за дверью судейской комнаты.
Началось столпотворение. С фотокамерой наперевес к скамье подсудимых ринулся фотограф, а за ним, как заправские гончие, понеслись газетчики. Хорошо, что не растерялся закалённый в судебных баталиях Пётр Евсеевич, – он тоже поспешил вырвать нашу подзащитную из лап бесцеремонной прессы. Публика в полный голос обсуждала представление, – все они и в самом деле напоминали толпу, выплеснувшуюся в фойе Александринского театра после бурной премьеры. А на Татьяну Юрьевну больно было смотреть: не выдержав огромного напряжения сил, она расплакалась. Но в отличие от слёз, которые я видел в Арестантском доме, это были слёзы счастья – сквозь них, как солнечный луч во время грибного дождя, проскальзывала улыбка. Помимо воли на ум пришли слова, сказанные Олениной моей матушке о том, что женщинам иногда стоит поплакать. Я же чувствовал радость и опустошение, – «взрывной» процесс вымотал и меня.
Мы с Измайловым вышли в коридор и остановились, чтобы подождать своих друзей. Сначала к нам подошли Смородины. Елена Аристидовна сообщила о своей радости по случаю оправдания Татьяны Юрьевны и попросила ей передать, что на днях собирается навестить её дома по-дружески и лично поздравить. Остановившийся далеко в стороне Смородин делал вид, что просто поджидает кого-то: даже глаза его не желали с нами встречаться.
Затем к нам присоединились изгнанник Куницкий и профессор Гремин, наблюдавший за действом из зала. Андрей довольно остроумно решил проблему с отсутствующими пуговицами: после поздравлений с победой и пожатия рук, он небрежно сунул правую руку за борт мундира, а левую убрал за спину, видимо, подражая Наполеону. Хрупкий Николай Трофимович Гремин немного комично смотрелся рядом с рослым Измайловым, однако сразу же завладел вниманием нашей компании. Он обратился ко мне:
– Господин Гальский, к сожалению, здесь нет вашего шефа – господина Ильского, а я так хотел поздравить его с победой. Неужели это он продумал всё представление? Сказать, что я впечатлён – ничего не сказать. Кстати: поздравляю и вас с отличной оценкой по судебному праву.