– Благодарю вас, Николай Трофимович, – поклонился я. – Авторство идеи принадлежит Льву Николаевичу, а мы с Петром Евсеевичем – только орудия Немезиды в его руках.
– Красиво излагаете, – улыбнулся Гремин и повернулся к Измайлову:
– Так вы – серый кардинал?
– Я бы так не сказал, – заслуга принадлежит всему нашему триумвирату. Как правило, меня приглашают для решения необычных ситуаций. Хочу напомнить и о весьма ярком участии господина Куницкого (Андрей даже покраснел от похвалы).
– Лев Николаевич – мастер импровизации, – вставил я.
– Да-а… – протянул Гремин, – откровенно говоря, я был уверен, что вы срежетесь, когда господин Ильский изложил версию о случайном отравлении, – несмотря на правдоподобие, присяжных этим не пронять. Но версия с подменой порошков – красивая. А что бы вы делали, если бы проиграли дело?
Николай Трофимович умел и любил ставить в тупик своими вопросами, и многие беспечные студенты уже пострадали от его опасной манеры. Я и сам не задумывался над подобным вопросом; виной этому, конечно же, была самоуверенность моего друга. Мне казалось, что иного исхода суда у него и в мыслях не было, поскольку он идёт по жизни с девизом «Пришёл, увидел, победил». И тут я снова ошибся.
– Мы бы обжаловали решение присяжных, – ответил Лев Николаевич.
– На каком основании? – требовательно, как на экзамене, вопросил профессор.
– Во-первых, на присяжных было оказано внешнее давление: газеты опубликовали интервью со Смородиным в день судебного заседания.
– Положительное решение по такому запросу ничтожно: вы никогда не докажете, что присяжные читали утренние газеты, даже если видели, что они их покупали.
– Есть и во-вторых, – улыбнулся Измайлов. – Обвинение построило все доказательства на том, что Оленина сначала отравила мужа, а потом прислала ему страшное сообщение, отчего он, собственно, и умер.
– И?..
– Мы убедительно доказали, что Татьяна Юрьевна не присылала никаких писем – в её положении это глупо. И это значит, что она никого не убивала, и её нельзя судить за убийство.
– Вот как?! Вы правы: в этом случае, скорее всего, вы добились бы пересмотра дела, однако вам пришлось бы защищать её от обвинения в покушении на убийство. Впрочем, я с удовольствием напросился бы в вашу команду, чтобы утереть нос Штолле, – неожиданно закончил профессор.
– Но есть и в-третьих!
– Откуда, помилуйте!
Лев Николаевич поднял палец:
– Общественное мнение, – оно играет огромную роль. После сегодняшнего процесса я бы поднял всю столичную прессу для освещения будущего заседания, чтобы сформировать у публики образ несчастной жертвы. Присяжные под этим прессом дрогнули бы.
– Дрогнули бы, – задумчиво пробормотал Гремин, а затем воскликнул:
– Отлично! Я ставлю вам «отлично»! Вы – талантливый человек. А что вы закончили?
– Николаевское кавалерийское училище, но не в одном выпуске с Михаилом Лермонтовым, – пошутил Измайлов. – А затем служил по разведочному делу.
– Так вот откуда у вас страсть к манипуляциям?
– Не только: Михаил Иванович на днях приносил ваши записки, и теперь мы вправе претендовать на звание ваших последователей и учеников.
Последнее замечание изрядно всех развеселило, но тут в конце коридора показалась целая процессия во главе с Татьяной Юрьевной Олениной. Её сопровождал Ильский, Марфа с Климом и Егор Федотыч Кудасов в штатском, – он не мог пропустить важнейшее событие в жизни своей любимицы.
Татьяна Юрьевна почти подбежала к Измайлову:
– Не знаю, как вас благодарить, Лев Николаевич. То есть – знаю, но не хватает слов, чтобы выразить всю признательность. Вы – мой спаситель. Все вы спасли меня от позора и жалкого конца. Я никогда этого не забуду.
– Это был наш долг, Татьяна Юрьевна, – галантно отозвался Измайлов, целуя ей руку, – и мы его исполнили. Мне тяжело вам это говорить, но необходимо…
– Что случилось? – вздрогнула Оленина.