Ее сын, Петр Спесивцев, не умер от голода только потому, что хорошо умел рисовать, – рисовал цветными мелками портреты прохожих на тротуаре. Позже стал даже членом Союза художников. Кстати говоря, еще дед Петра Николаевича пахал землю – был крепостным мужиком в Тверской губернии. Так что даже с точки зрения классовой теории как-то все тут не очень однозначно…
Умиравшие от голода люди никак не фиксировались, не вносились в списки, не отмечались. Трупы вывозили за город и закапывали. И все. О гибели моих родственников не существует никаких документов. Если бы не семейная память, никто и не знал бы, что такие люди вообще когда-то существовали. Мне известно еще несколько таких же семей, где о погибших в 1919–1920 годах родственниках нет вообще никаких ни официальных, ни неофициальных сведений. Они бесследно исчезли, и все.
Еще одна категория «исчезнувших» – это уехавшие из Петрограда. Число их можно определить только очень примерно, никакая статистика не велась. Известно несколько крупных ученых, именно в 1918 году срочно переехавших в провинциальные города.
Самый известный из них, наверное, Владимир Иванович Вернадский, ставший в 1918 году профессором Таврического университета в Крыму, и его сын, Георгий Владимирович, срочно переехавший в Пермь, – как только Пермь была взята отрядом генерала Пепеляева.
Среди менее известных – Бернгард Эдуардович Петри. Один из самых ярких сотрудников Музея антропологии и этнографии Российской Академии наук в Петербурге, с 1918 года – приватдоцент педагогического факультета открывшегося Иркутского университета, в дальнейшем профессор. Учитель таких известных сибирских ученых, как А. П. Окладников и М. М. Герасимов, он прожил в Сибири еще 19 лет. «28 мая 1937 года Б. Э. Петри был арестован по делу немецких специалистов, обвинен в шпионаже в пользу английской и германской разведок, участии в немецко-японской, фашистской, диверсионно-разведывательной, правотроцкистской и панмонголистской организациях. Через шесть месяцев, 25 ноября 1937 г., профессор Петри был расстрелян»8.
Наверное, самим большевикам, анархистам, левым эсерам и прочим обезумевшим борцам с человечеством за свои бредовые идеи истребление петербуржцев виделось как борьба с «буржуями»: с теми 10 % населения России, которых они замыслили уничтожить. Вряд ли им приходило в голову, что главная опасность для них исходит даже не от живущих в Петербурге людей, а от самих дворцов, площадей, проспектов, улиц… Маловероятно, что самые интеллигентнейшие из них могли себе представить: даже если депортировать из Петербурга вообще все прежнее население, Петербург будет выворачивать наизнанку сознание заполняющих его пустоту «классово правильных» элементов. Вероятно, революционным психопатам искренне казалось, что они ненавидят «эксплуататоров» и «сатрапов», а не обычные внеклассовые улицы, прекрасные дворцы и чудные закаты над Невой. Но их ждали новые сражения с Петербургом.
Сколько же петербуржцев оставалось в городе к 1929 году? Если считать тех, кто родился в городе, то было их порядка 300– 500 тысяч человек. Из 2 млн тогдашнего населения это то ли 25 %, то ли даже 15 % всего населения. Причем в основном это неравноправная часть.
Но стоило пустоте расстрелянного, вымершего, разбежавшегося города начать заполняться – и уже в конце 1920-х с ними происходило то же, что и со всеми прежними волнами петербургского заселения: они неуклонно начинали превращаться в петербуржцев.
В 1939–1940 годах, вопреки всем депортациям и расстрелам, в Петербурге жило по крайней мере 300 тысяч прежних жителей – тех, кто обитал в нем до «эпохи исторического материализма». 10 % всего населения. Но и все остальные жители города находились на разных стадиях превращения себя в петербуржцев.
Трудно сказать, кто больше раздражал властей предержащих – коренные петербуржцы и их потомки, или же новые поселенцы, удивительным образом начинавшие вести себя так же, как прежние жители. Во всяком случае, во время Второй мировой войны власти предприняли действия, которые можно понимать только одним способом: как сознательное и последовательное убийство города.
Блокада продолжалась 872 дня: с 8 сентября 1941 по 27 января 1944 года. Она унесла жизни примерно 1,2 – 1,5 млн человек – 40 % тогдашнего населения города. Официальная точка зрения с 1941 года по настоящий момент: блокада – неизбежность. Прорвать кольцо блокады было нельзя, доставить продовольствие в город нельзя, сдать город тоже нельзя, вывезти его жителей – опять же нельзя.