Потом Мовчан вспомнил, что Ирина тоже, как и жена, начинает понемногу увядать, что его влечет к ней все меньше и меньше. В поселке немало симпатичных женщин, у которых можно получить утешение если не по взаимной симпатии, то в служебном порядке, как это делают многие работники его структуры, но сам он презирает их блудни, в них нет ни красоты, ни размеренности, а только поспешное и часто пьяное утоление неразборчивого аппетита.
Потом Трофим Сергеевич подумал, что, любя красоту, пожалуй, никогда не любил по-настоящему легальную супругу Тамару, нелегальную Ирину и вообще никого из женщин. Любить – это когда душа переворачивается, когда ты чувствуешь, что на все готов, когда возникает ощущение, что у тебя и любимого существа одна кровеносная система и каждое биение жилочки на его виске отдается сладко-болезненным биением твоего сердца. Так у Трофима Сергеевича было с сыном Степой, хотя сейчас уже меньше, так у него с Оксанкой. Все в нем обмирает и ликует, когда он видит Оксанку и обнимает ее.
Может быть, по отношению к Светлане в нем как раз и сошлись наконец две любви – к красоте и к человеку-женщине? И эстетическая, и мужская?
Осмелившись подумать об этом, Мовчан дал себе волю и оглядел Светлану осознанно, ничего не пропуская. Она в это время очнулась и медленно приподнималась, чтобы сесть.
Вот тут-то это и произошло, соединилось. Словно то красивое, что всегда любил Трофим Сергеевич, обнаружило способность ответить взаимностью. Словно ожила та же Джоконда, перестала быть картиной, а стала женщиной, готовой его полюбить. То есть не Джоконда, конечно, она на вкус Мовчана вовсе не красива, даже наоборот.
Прав оказался брат Аркадия. Угадал. Разглядел.
И что теперь делать? Хорошо это или плохо?
Эти мысли Трофим Сергеевич оставил на потом, а пока он был счастлив и благодарен судьбе. Смотрел на Светлану, улыбался и молчал.
– Что? – спросила Светлана, не понимая.
– А что? – спросил Мовчан, удивляясь, что она не замечает его счастья.
– Хотите что-то сказать? – спросила Светлана.
– Зачем?
Мовчан даже засмеялся: настолько нелепым показалось ему предположение, что нужно что-то говорить.
Но Светлане этот смех показался издевательским смехом тюремщика.
– Я требую адвоката! – жестко сказала она.
Слово «адвокат» в любящей душе Мовчана отозвалось так дико и неуместно, что он рассмеялся еще пуще.
– Какой адвокат, Света? – Он вытирал пальцем слезы смеха. – Какой адвокат, для чего?
– Для составления заявления на вас в суд!
Мовчан хохотал до изнеможения: какой еще суд, при чем тут суд, когда такое счастье и такая любовь?
В коридор заглянул недоумевающий сержант.
Трофим Сергеевич замахал на него рукой: уйди, не нужен!
Клюквин послушно скрылся.
– Я рада вашему чувству юмора, но, если не будет адвоката, я объявлю голодовку, – сказала Светлана неопределенным голосом: она не понимала, что происходит с майором.
Мовчан унял смех, откашлялся и сказал:
– Не надо, Света. Потерпи до завтра, завтра отпущу.
– Почему не сегодня?
– Есть причины.
– Это тайна?
– Нет, но… В общем, завтра.
Мовчан мог бы сказать, что дело в приезде Степы (любовь любовью, а отцовский долг никто не отменял), но сработала милицейско-полицейская привычка наводить туман. Туман, конечно, односторонний: я тебя вижу, ты меня нет. Видящему легче управлять невидящим.
– Тогда пусть принесут поесть! – велела Светлана.
– Разве не кормили? Как тебя там, иди сюда! – закричал Мовчан.
Клюквин тут же возник.
– Почему не кормим задержанных? Живо принес!
Сержант замялся. Мовчан понял, поманил его к себе и выдал денег.
– В столовку метнись через дорогу, возьми что-нибудь там! – распорядился Мовчан.
– Момент!
Серега исчез.
Трофиму Сергеевичу никто не мешал задержаться и еще поговорить со Светланой, полюбоваться ею, но он не хотел так быстро растратить свое счастье.
Он лишь позволил себе, уходя, обернуться и улыбнуться Светлане ласково и многообещающе, отчего ей стало холодно и страшно.
Тем временем Евгений и Аркадий тоже зашли в столовую, имевшую вывеску «Кафе Летнее».