Все это Евгений говорил без диктофона, но в этот момент достал его и, отстранившись взглядом от окружающего, задумчиво произнес:
– Евгений рассказывал откровенно, потому что ему хотелось понравиться этой женщине. Его привлекал в ней не только и не столько ум, сколько загадка ее тела, скрытого халатом. Почему-то он подозревал, что оно почти идеально, и ему хотелось это увидеть. Его потрясала мысль о том, что для кого-то это идеальное тело может выглядеть буднично и обычно, тот же Алексей, о котором она упомянула, потребляет его без восторга и упоения, как супружеский привычный ужин.
Анфису эти слова никак не тронули, она смотрела на Евгения изучающе и спокойно.
– Интересно, – сказала она, – ты вот сейчас, когда туда надиктовываешь, понимаешь, что это не совсем нормально?
– Я бы сказал, это необычно, – возразил Евгений. – А что ненормального в процессе записи своих впечатлений? Тогда все писатели ненормальные. И журналисты, включая Аркадия.
Аркадий щелкнул пальцами. Он будто присутствовал при научном диспуте, не вполне понятном, но интересном. Сейчас он посмотрел на Анфису: чем она ответит на резонные доводы Евгения?
Анфиса ответила:
– Писатели и журналисты, если о ком-то пишут, делают это не в присутствии того, о ком пишут. А если при нем, то без таких откровенностей. Это я насчет идеального тела и процесса его потребления моим мужем Алексеем.
Аркадий удовлетворенно кивнул и тут же посмотрел на Евгения: твой ход? Казалось, кто-то невидимый нажимает на такие же невидимые кнопки шахматных часов.
Евгений сделал ход.
– Анфиса, – с удовольствием выговорил Евгений необычное имя, где звонкое и жизнелюбивое «эн» тут же приглушалось принижающим и будничным «эф», – Анфиса, все люди хотят быть откровенными, но не могут себе этого позволить. К примеру, вы, когда мы входили, так посмотрели на Аркадия, что сразу было видно в ваших глазах воспоминание о какой-то ночи, о любви, о ласках, я в этот момент посмотрел на Аркадия и увидел отклик: он тоже вспомнил об этом, и вам бы хотелось об этом поговорить, но вы оба промолчали. Почему?
– Ты ему что-то рассказывал? – спросила Анфиса Аркадия.
– Ни в коем случае! – поклялся Аркадий. – И вообще, никому никогда!
Анфиса откусила конфетку, отхлебнула чай и сказала:
– Объяснимо. У шизоидов бывают моменты прозорливости. Все так называемые экстрасенсы – шизоиды.
– Анфиса дважды произнесла уничижительное слово «шизоид», – прокомментировал Евгений в диктофон, – чтобы показать пренебрежительное отношение к Евгению, который поневоле заинтересовал ее. Чтобы скрыть свои чувства, она начала есть конфетку, которую ей совсем не хотелось, и пить остывший чай, хотя терпеть не могла холодного чая.
– Ну, это уж ты точно гонишь! – сказала Анфиса с неожиданной простотой. – Не попал, я обожаю холодный чай!
– Холодного чая никто не любит, – сказал Евгений, стесняясь своей правоты.
Тут Аркадий решил вклиниться в дискуссию, но не теоретически, а практически.
– Ладно, – сказал он. – Раз уж братик призывает к откровенности, то я, Анфиса, с тобой отдельно шептаться не буду, а прямо при нем спрошу: он опасен или нет? Он ведь у меня жить будет, больше негде. Или его лучше отвезти в психушку – в Белгород или в Ростов?
Анфиса, размышляя над вопросом Аркадия, продолжала отпивать холодный чай, словно показывая Евгению, что он ошибся – она любит именно холодный чай. Но невольно при этом глянула в сторону чайника. Евгений это заметил, губы его тронула деликатная улыбка. Анфиса поняла, что он разгадал ее взгляд, и со стуком отставила чашку. Дескать, ладно, согласна признать твою правоту, но это еще не конец!
– А вы вообще лечились? – спросила она Евгения.
– Нет. Мы с мамой жили в деревне. Да, меня считали человеком со странностями. Даже дурачком. Но там много людей со странностями и дурачков. В прошлом году Гопотаренко Михаил Александрович, депутат и бывший заведующий фермой, сел на трактор и гонялся за своей женой по улице. Чуть не задавил.
– Спряталась бы в каком-нибудь доме, – посоветовал в прошлое Аркадий.
– Она пряталась у соседей, а он начал на дом наезжать. Разрушил бы. Вот она и бегала.
– Бытовой пьяный психоз, – сказала Анфиса. – Значит, не лечились?