Если может после тишины наступить еще одна тишина, тише первой, то это был как раз такой момент. Даже Владик перестал жевать и болтать ногами. Нина окаменела. Торопкий, как сидел неподвижным, так и остался сидеть, лишь шея его, о которой так лестно отозвался Евгений, почему-то сделалась заметно краснее.
– Ты, брат… – выдохнул Аркадий. – Ты… Знаешь… Ты это… Ты не то… Ты, наверно, имеешь в виду, что мы с ней в школе дружили?
– Евгений понял поданный ему намек, – сказал Евгений, – и охотно согласился: да, я это имею в виду.
Загрохотали ножки отодвигаемого стула: Торопкий встал.
– Так, – сказал он. – Ладно. Спасибо.
И тяжело пошел к двери.
Помедлил, обернулся, сказал:
– И все-таки, Аркадий, как-то быстро ты точку зрения изменил.
– Какую?
– Сам понимаешь. На окружающее. Перекрасился, что ли? Ну-ну.
Едва закрылась за Торопким дверь, Нина негромко и жестко сказала:
– Владик, иди к себе!
– Мам…
– Я сказала!
Владик взял огурец – не потому, что хотел его съесть, а чтобы показать, что не побежден до конца, может что-то сделать по-своему, и ушел.
– Значит, и с ней тоже? – спросила Нина Аркадия.
– Почему тоже? С кем еще?
– Про Светланочку уже забыли?
– Нет, но…
– Ага, и про Светланочку помним?! Надо же, гигант, на два фронта работаем! Даже на три, если меня включить. Только меня уже не включай, понял? Главное, он еще и папу моего тут высмеивал, а сам ты кто? Ты предатель, понял?
– Кого я предал? – пробормотал Аркадий.
– Семью! Ты предатель семьи. И я тебя никогда не прощу, чтобы ты знал. Все, уходи отсюда!
С этими словами Нина встала, взяла тарелку с картошкой, к которой не притронулся Торопкий, и приготовилась то ли отнести ее к плите, то ли кинуть в Аркадия.
Аркадий попытался что-то сказать.
– Нина…
– Молчи! Лучше молчи! – крикнула Нина.
– Ладно, завтра поговорим.
Не сводя глаз с тарелки, Аркадий открыл платяной шкаф, выхватил оттуда куртку и пошел к двери.
– Ты чего стоишь? – спросил он Евгения.
– Меня не выгоняли, – сказал Евгений. – Тут хорошо. Тут есть проводной интернет. И красивая женщина, от которой мне ничего не надо, потому что она твоя жена.
– Надоел ты мне, псих, – отреагировала Нина. – Иди тоже отсюда. А завтра лучше тебе домой уехать.
– Евгений подумал: как это все нелепо, – сказал Евгений. – Жена любит мужа и гонит его из дома, хотя он тоже ее любит. Зачем это все? Тратится время на пустяки.
– Светланочку он любит! – не унималась Нина. – И Анфисочку, как выясняется. Может, еще кого?
– Даже если он еще кого-то любит, Нина, это не значит, что он не любит тебя, – объяснил Евгений Нине.
Эти слова окончательно вывели ее из себя, она размахнулась и кинула тарелкой в Аркадия. Тот увернулся, тарелка брякнулась об косяк и разбилась, картошка просыпалась на пол. Аркадий тут же убрался за дверь, за ним не спеша вышел Евгений, печально склонив голову набок.
Глава 8
Хто навпростець ходить – дома не ночуэ!
Торопкий быстро и сердито шел к железной дороге, которая здесь совпадала с границей, за нею он оставил машину.
Нет, думал он, явно Аркадий изменился в сторону великодержавного российского шовинизма. Листовки поганые показывал. И этот придурок в военной форме. Все неспроста.
Аркадий в это время сказал Евгению:
– Спать будешь на полу, больше негде. Коврик постелешь, укроешься моей курткой.
– Ничего. В походных условиях, – легко согласился Евгений. – В войну люди зимой и в окопах спят!
Редактор Вагнер маялся, к нему привязалось, как привязывается глупая услышанная мелодия, как икота или тик, дурацкое желание называть себя (конечно, мысленно) в третьем лице. Вагнер разделся, думал он, сел на постель и посмотрел на свои ноги с синеватыми жилками и россыпями мелких синюшных кровоизлияний – ранний варикоз. Хотя, не такой уж и ранний, ау, вспомни, сколько тебе лет! Вагнер лег, думал он, действительно укладываясь, чувствуя, как ложе постели промялось под его тяжелым телом. Раньше он не обращал на это внимания, а теперь постель показалась будто не родная, будто Вагнер в гостинице или, того хуже, в больнице. Вагнеру стало тоскливо, стало жаль молодости, юности, детства, здоровья, глупо потраченных лет. Вагнер вспомнил вдруг, подумал Вагнер, как в детстве мама отвела его к какой-то тетке. Маме надо было уехать куда-то, вот и отвела к какой-то тетке, какой-то дальней родственнице, в семью, где, помнится, было много детей, было шумно, маленького Яшу покормили и перестали обращать на него внимание, он просидел весь вечер на стуле, глядя в темное окно – там где-то была мама. Потом его взяли за руку и повели к сундуку с постеленной на нем старой шубой, уложили туда, в мягкое, но колкое, ничего не сказав, не поцеловав, как это делала мама. И он лежал и тихо плакал. И вот через бог знает сколько лет слезы опять навернулись на глаза. Давненько Вагнер ни от чего не плакал, подумал Вагнер, а слезы лились ручейками, чистые и прозрачные, совсем детские, он даже заулыбался от удовольствия так славно и легко поплакать.