Доносился возбужденный гул голосов, слышались пьяные песни, звуки гармоник.
Путилин был мрачен, как никогда.
¾ А этого вы не видели? — сухо обратился он к губернскому Горону.
И он указал на закрытые ставни одного из домов, на которых мелом были начерчены кресты.
¾ А что это?
¾ Это грозный предвестник погрома. Держу пари, этот дом с крестами — еврейский. Вы простите меня, но... по-моему, вы поступили очень неосторожно.
¾ А именно? — обидчиво повернулся к великому сыщику толстяк.
¾ Вы чересчур уж открыто, явно обнаружили убийство... с ритуальной целью. Тут, принимая во внимание страшность обвинения... пардон! Я хотел сказать — преступления, следовало соблюдать особую осторожность. В горючий материал надо осмотрительнее всовывать легковоспламеняющиеся вещества. Стой! — Путилин резко осадил кучера.
Перед большой толпой простолюдинов стоял высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе. Он, сильно размахивая руками, что-то возбужденно объяснял толпе.
Путилин быстро выскочил из кареты и подошел к человеку в черном.
¾ Да, ужасное преступление! — вслух произнес он.
¾ Не правда ли? — живо повернулась к нему черная шинель.
Секунда... И Путилин, слегка поклонившись, быстро сел в карету. Вся сцена прошла мимолетно.
Путилин заехал к влиятельнейшему лицу в городе и пробыл у него недолго. Когда он садился в карету, я увидел, как довольная улыбка трогала концы его губ.
¾ На вокзал! — отдал он приказ кучеру. — Скажите, коллега, ведь там, на вокзале, был составлен первый протокол?
¾ Да, да, уважаемый Иван Дмитриевич, — ответил глава минского сыска.
¾ Состав жандармского наряда там одинаков?
¾ Да. Сменяются на часы, но состав тот же.
Я никогда еще не видел моего знаменитого друга в таком резко приподнятом состоянии духа. Глаза его сверкали, он весь был — один порыв.
В жандармской комнате нас встретил тучный, упитанный штабс-ротмистр.
Услышав фамилию Путилина, он рассыпался в комплиментах.
¾ Скажите, ротмистр, это дело вам памятно все до мелочей?
¾ Помилуйте, ваше превосходительство, конечно! Всего ведь трое суток прошло...
¾ На одну минутку, в сторонку... Всего два вопроса...
Мы с местным Лекоком остались в середине комнаты и видели, как Путилин о чем-то спрашивал офицера.
¾ Да?
¾ Да.
¾ Вы хорошо помните?
¾ Как нельзя лучше.
¾ Ну, вот и все. Спасибо!
И, пожав руку ротмистру, великий сыщик подошел к нам.
¾ В путь-дорогу, господа! Ну, помилуй Бог, какой горячий свидетель!
Эти последние слова он произнес сам про себя, как бы мурлыкая.
¾ О каком горячем свидетеле говорите вы, ваше превосходительство? — ревниво спросил моего друга его провинциальный коллега.
¾ Да вот... о милейшем ротмистре... — ответил Путилин, садясь в карету.
Через минут пять мы были в особом помещении участка, где находился труп несчастной жертвы гнусного, страшного злодеяния.
Путилин отдернул кисейку, которой была прикрыта бедная девочка, и обратился ко мне:
¾ Твое мнение, доктор?
Бедный ребенок! Я как сейчас его вижу. Головка херувима с длинными белокурыми локонами... Лицо ужасно: выражения такого страшного физического страдания мне еще никогда не приходилось наблюдать.
Я взял труп на руки и поднес его к яркому свету окна. Проклятые проколы были видны до удивительности, и весь труп, обескровленный до капли, казался восковым, прозрачным.
¾ Мне приходится только присоединиться к мнению моих коллег, — с дрожью в голосе ответил я. — Какое подлое изуверство!
¾ Эти страшные проколы наносились живой или мертвой девочке?
¾ Судя по отпечатку на ее лице невыносимых физических мук, мы должны прийти к заключению, что ее истязали живую.
¾ Чем сделаны эти раны-проколы?
¾ Каким-нибудь орудием вроде круглого острого стилета, шила...
С невыразимо тяжелым чувством покинули мы эту комнату, где лежал трупик несчастной мученицы. Всю дорогу до тюрьмы, куда мы прямо отправились, перед моими глазами стояло страшное лицо девочки.
Подойдя к одиночной камере заключенного преступника Губермана, провинциальный коллега великого сыщика сказал ему:
¾ Вы, высокочтимый Иван Дмитриевич, поболтайте с ним без меня, мне надо навести кое-какие справки в канцелярии.