— А я Иван Комаров.
— Что же, сознаетесь в том, что занимались разбоем, составив шайку?
— Теперь, видно, уж все равно… Попались. Сознаемся…
— Где же другие ваши удальцы-товарищи?
— А вот у ней кое-кто находится, — ответил Комаров, показывая на Агафью Иванову. — Она напротив тут живет.
— Подлец ты, Ванька! — вырвалось у той. — Испугался, выдавать начал! Погоди, отплатим тебе.
— А это кто? — показал я на Зубкова и на Павлова. — Тоже в шайке участвовали?
— Павлов — да, у него мы жили, он нас за «ткачей» выдавал, а Зубков — тот не грабил сам, а лодку нам давал, места для разбоя указывал.
— А где же атаман ваш, Стенька Разин?
— Должно, в трактире тут недалече путается. Запил он, с бабами бражничает! — со злобой в голосе сказал Комаров.
Мы бросились с пятью полицейскими, ведя перед собой Комарова, к жильцам Агафьи Ивановой. Связанных остались караулить другие полицейские.
У нее в комнате были нами схвачены остальные участники шайки: крестьянин Василий Финогенов (бывший крепостной господина Кисарова), любовница его Анна Гаврилова, крестьянин Иван Арсеньев Михайлов («Кролик») и мать Агафьи Ивановой.
Защищались они отчаянно! Один полицейский был ранен ножом в руку, другой — в голову.
При обыске в помещении было обнаружено немало награбленного добра.
Время близилось к рассвету. Трудно передать словами радость, бушевавшую в моей груди! Вся шайка налицо, за исключением одного — ее атамана Стеньки Разина!
— Слушай, Комаров, я обещаю тебе, что употреблю все усилия к смягчению твоей участи, если ты еще укажешь, где схватить этого Стеньку.
— Проклятый татарин! — с бешенством вырвалось у него. — Полюбовницу мою отбил насильно. Я тебе отомщу! Слушай, ваше благородие, тут на тракте, неподалеку от Петербурга, трактир стоит «Александрия». Там он сегодня с Грушкой моей хороводится.
Все было окончено.
Я подал условный свист, и к дому Зубкова подкатили наши две тройки.
— Сажай их, братцы! — приказал я.
Как телят, стали сваливать бравые полицейские разбойников в широкие вместительные тройки.
— Трогай!
Мы понеслись вскачь.
Не доезжая столицы, у трактира «Александрия» Комаров мне шепнул:
— Здесь он…
Оцепив трактир, я стал громко стучаться в дверь.
— Что надо?
— Отворяй! Именем закона!
За дверьми послышался переполох. «Полиция! Полиция!» — раздались там тихие, испуганные возгласы.
В эту секунду окно второго этажа со звоном распахнулось и из него в одном нижнем белье, с ножом в зубах выпрыгнул человек. Упав и сейчас же вскочив, он быстро побежал направо от шоссе.
— В погоню! — крикнул я.
В ту минуту, когда его достигали, он высоко взмахнул ножом, желая, очевидно, убить себя, но было уже поздно. На него насели полицейские и стали крутить ему руки.
Он заревел, как бык, ведомый на заклание, и начал отчаянно защищаться. Двое сильных полицейских в первую минуту отлетели от него, как дети. Он что-то яростно выкрикивал по-татарски гортанным, резким голосом.
— Ну, Фадей Иванов, брось… Сам видишь — попался.
Когда мы въехали в город, было уже светло. Ранние пешеходы с удивлением останавливались и глядели вслед двум бешено мчавшимся тройкам, битком набитым людьми в невообразимых одеяниях и даже почти без одеяния, как, например, атаман Стенька Разин.
Прошло уже много времени, а я до сих пор живо помню тот поразительный эффект, какой произвело наше появление со всей шайкой разбойников.
Когда немедленно оповещенный мною прибежал пристав, он от волнения был бледен как бумага.
— Батенька… Да неужели? Неужели всех изловили злодеев? Путилин, голубчик, да вы… того… этого… вы замечательный человек!
Он бросился мне на шею и трижды расцеловал.
— Скорее… того… этого… рассадить их по одиночным камерам… А я сейчас с докладом к его сиятельству графу Шувалову. Вот радость-то! Ну, он не забудет вас… Награда… повышение…
И умчался как угорелый.
Я принялся наскоро составлять доклад и, признаюсь, посмеивался над физиономиями станового пристава и земского исправника, какие они скорчат, когда узнают, что у них под носом обитала шайка разбойников, которую и арестовали-то даже без их участия!
В три часа дня я был вызван к графу Шувалову.
Он встретил меня ласково, подробно расспрашивал меня о поимке злодеев и тут же заявил мне, что я получу — в воздаяние отлично-усердной службы — денежную награду, чин и повышение по должности.
Я почтительно поблагодарил его сиятельство.
Я сдержал свою клятву, данную себе над изголовьем бедной раненой девочки.