Юность конструктора
Заранее прошу прощения у читателя, что о юных годах знаменитого конструктора пишу и буду далее писать конспективно: документальных сведений почти не сохранилось, а воспоминания родственников и знакомых через 50 лет, мягко говоря, не внушают доверия.
Василий Гаврилович Грабин родился в Екатеринодаре1 на рубеже XIX и XX вв. Причем это следует понимать и в буквальном смысле: по старому русскому календарю он родился 28 декабря 1899 г., а по новому уже в XX в. — 9 января 1900 г.
Его отец Гаврила Грабин проходил военную службу в полевой артиллерии и дослужился до чина старшего фейерверкера. Он много и живо рассказывал сыну о пушках образца 1877 г., и, возможно, уже в детстве Василий проявил интерес к артиллерии.
Семья Грабиных была по нынешним меркам большая. Вначале родились подряд три сына — Прокопий, Дмитрий и Василий, а затем четыре дочери — Варвара, Татьяна, Ирина и Анастасия. Отец семейства работал на мукомольной мельнице, мать занималась домашним хозяйством. Василий Гаврилович рассказывал, что свою трудовую деятельность он начал, пася гусей, а позже стал помогать отцу в работе на мельнице. В 1911 г. Василий окончил сельскую начальную школу. В 14 лет отец устроил его на работу в котельные мастерские предпринимателя Сушкина.
В 1915 г. Василий Грабин поступил конторщиком на Екатеринодарскую почту. Работа не мешала Василию успешно заниматься по вечерам, и в 1916 г. он успешно сдал экстерном экзамены за четыре старших класса гимназии и получил аттестат о среднем образовании. Уже после Февральской революции Василий успешно выдержал экзамены на должность низшего почтового чиновника.
Как писал позже сам В.Г. Грабин, впервые действия артиллерии он увидел в марте 1920 г. в Екатеринодаре: «...я, совсем еще молодой, возвращаясь с работы, увидел на Соборной площади толпу зевак, а у стен собора — четыре небольшие пушки, которые вели огонь по отступавшим за реку Кубань белогвардейцам. Это и были трехдюймовки — 76-миллиметровые пушки образца 1902 г. ... С огромным интересом наблюдал я за работой орудийного расчета, который посылал снаряды куда-то через весь город. Отец рассказывал, что бомбардир-наводчик ведет огонь лишь по той цели, которую видит, а если не видит, то и не стреляет. А эти ничего не видели, а стреляли! После каждой команды на
водчик вращал маховики, иногда выбрасывал руку назад и деловито ею помахивал то в одну, то в другую сторону. Красноармеец, стоявший у рычага, сзади пушки, брался за него и поворачивал пушку туда, куда показывал наводчик. Другой красноармеец подносил снаряды, по команде быстро бросал их в тыльную часть ствола, а третий, сидящий с правой стороны, закрывал замок. Наводчик поднимал руку и кричал: “Первое готово!” Тут же слышалось: “Второе готово”, “Третье готово”, “Четвертое готово”. Только после этого командир подавал команду: “Огонь... Первое!” Наводчик дергал за шнур — грохотал выстрел. За ним — второй, третий, четвертый... Наблюдая за всем этим, я очень интересовался, куда смотрит и что видит наводчик.
— Скажите, пожалуйста, — улучив момент, обратился я к одному из военных, — как может бомбардир-наводчик...
Он меня поправил:
— Наводчик...
— Хорошо, наводчик. Как может он стрелять, если перед ним дома, которые все закрывают, мешают видеть цель?
— Цели он не видит. Ему сейчас и не нужно ее видеть.
— А как же тогда он наводит орудие?
— Очень просто. На колокольне находится командир батареи, который видит цель. Колокольня соединена с батареей телефоном, рядом с командиром батареи — телефонист. У командира, находящегося возле пушек, — военный указал рукой, — тоже есть телефон. Все команды командира батареи передаются сюда. Орудийная прислуга приводит их в исполнение. Наводчик с помощью панорамы, прицела и механизмов наведения наводит орудие по трубе, — военный указал на трубу. — Только после этого орудие пошлет снаряд туда, куда направляет его командир батареи.
Из того, что рассказал мне военный, большую часть я, конечно, не понял. Прежде мне не приходилось даже слышать слова “панорама”, не говоря уже о многом другом, но расспрашивать дальше я не осмелился, только попросил разрешения еще остаться посмотреть. Военный разрешил и ушел, а я остался.
Меня поражало и то, что два красноармейца во время выстрела продолжали сидеть на сиденьях, закрепленных на станке пушки. Я подумал: “Вот какие храбрецы!” Вспомнился рассказ отца о том, как в царской армии офицеры
“приучали” солдата, который боялся пушки: сажали его на сиденье, закрепленное на станке, привязывали веревками и давали выстрел. Но эти двое не были привязаны. Действительно, храбрецы!