А, нет. Вру. Никакой само-дезориентации. Заодно и дошло, почему сознание нарекло их «странными». Хищники были слепыми как крот! Нет, не в том смысле, что маленькие глазки и приспособленность к жизни под землёй — хотя юркие зверьки вполне могли жить и там. Глаза у хищников отсутствовали вовсе, и ориентировались они, похоже, с помощью совсем других органов чувств. Не сказать, что совсем уж плохо — то и дело одна из «белок» оказывалась в зубах хищника, и тот, довольно встряхнув добычу, скрывался в джунглях. Но бывало и так, что насторожившийся грызун реагировал на вспышку, успевал либо отскочить, либо отвернуться, и тогда хищник уходил несолоно хлебавши.
— Ну, разумеется. Тене-белки и слепые свето-волки. Дедушка Дарвин нервно смеётся.
Мою язвительность можно было понять — страх и ужас, и хищный укус в качестве первого же «привета» от едва очнувшегося от ливня мира. От локального конца света, если хотите — а уж то, что он сотворил с моим укрытием…Короче говоря, мне было страшно сделать первый шаг. Пусть деревья развернули листву обратно нормальной зелёной стороной кверху, пусть в кронах шуршит весёлая возня пожирающих и пожираемых — сделать шаг от лично настроенной зоны комфорта казалось чуть ли не подвигом. Вспомнить хотя бы лужу, перекрывающую выход, её состав. «Дождик» явно не выпарился бесследно, на траве обязаны остаться следы солей, любой контакт приведёт к очередной почесотке, если не отравлению!
И так в целом и было. Этакая небольшая полянка, густо поросшая травой, отсвечивала белёсым, деревья тоже будто выкрасили муниципальной краской от жуков и вредителей. Страшно, очень страшно. И всё же — в прошлую мою вылазку я не только пересёк полянку, но ещё и забрался на дерево, добыл чуть-чуть провизии и познакомился с «белками» — и всё это мне никоим образом не аукнулось.
Следовательно, что? Правильно, соли утилизируются тем или иным способом. Либо влага в воздухе их понемногу растворяет, и зелень впитывает образующийся концентрат, либо… Ну не, слабо верится мне в то, что зверьё может это жрать. Вернее, самой возможности не отрицаю, но анчар! Вокруг него зона отчуждения никуда не делась, и выступившие соли разводами украшали кору. Да только и там её в прошлый раз не было. А я сомневаюсь что-то, что кому-то хватит ума прыгать по ядовитому даже по местным меркам дереву. Значит, сами растения? Но как быстро?
Я пересчитал имеющиеся плоды. Хватит на день-два, если не испортятся до той поры. А потом придётся рисковать и делать вылазку. В крайне случае использую юнан пиро и спалю отравленную мураву, освобождая себе путь.
— Айл би бэк, — погрозился я миру. И обернулся к нему пятой точкой. Куда тут же знакомо вцепился «световолк». — Ах ты ж дрянь паскудная!
Но бить не стал. Во мне пробудился натуралист и требовал изучения новых аспектов этого сумасшедшего дома. Так что потихонечку, ребром ладони по макушке…
Тварюшка взорвалась со вспышкой света, видимой даже сквозь машинально вскинутую к глазам ладонь.
Что ж, похоже, сегодня без свежатины и вскрытий. Беда-печаль.
Глубоко вздохнув, я промыл и эту ранку. Вдохнул последний раз знакомо-вонючее амбре душного просоленного леса. В голову пришла любопытная идея.
— В конце концов, с лужей сработало, так? Так? Почему бы не сработать и здесь.
«Цветочек» перекинулся в изломанную органическую формулу, а я расставил юнан с шагом в пару метров по всему периметру. Конечно, гео внутри пещеры работает, но если из-за конденсата местной влаги всё потечёт ко мне в пруд, одна она не справится. Так что будем работать и изнутри, и снаружи.
— Как-то так? — вокруг пятен в траве стремительно наливались сочные зелёные пятна в бесконечном белёсом ковре. Работают, значит. Не знаю уж, смоет их дождём или росой, но пока работают… — Айл би бэк ещё раз!
И заплескался по колено в воде обратно в своё тихое, уютное, а самое главное — не отравленное убежище.
«Я не сплю, — чётко отозвались под-, над- и прочие сателлиты когнитивного настоящего. — И даже не нанюхался химозы из хрен пойми чего. Это просто…»
Просто что?
* * *
Этим перешейком я ходил тысячи раз. Оскальзываясь на мокром суглинке, вбивая тяжёлые ботинки в неверную почву поглубже, чтобы не навернуться вниз — а падать далеко. И в обход идти не хочется, если честно — люди там, очереди на мосту и вонь машин. И люди. Хотя я об этом уже говорил. Но здесь-то спокойно, пусть скользкая грязь и делает спуск опасным.
Но сегодня иначе всё. От перешейка название только осталось, дождь из моего будущего заявился и сюда, а он очень любит мелкодисперсные наносы, суглинок, почву, не скреплённую корнями — и сутки мутных потоков спустя полуостров превратился в полностью изолированный почти континент. От берега можно добраться разве что лихолесьем. Хотя, если брат узнает, что я прыгал по мокрым деревьям — ей-богу, голову оторвёт и будет в своём праве!
— Прости, брат, — усмехнулся я, примеряясь к достаточно прочному на вид дубу в пяти метрах от обрыва над ревущей мутной водой.
Рюкзак хлёстко ударил по спине, потянул влево, но я уже нёсся к следующему дереву. Автопилот строил маршрут быстрее, чем я мог думать, и не оставалось даже времени холодно ужаснуться, что промахнись я хотя бы на сантиметр — и не то что голову сломаю, а захлебнусь к чёртовой бабушке…
Дверь в избушку скрипнула, выпуская наружу клубы синтетического никотина, японской куриной лапши и растворимого инстант-алкоголя.
— Здоров, брат, — фыркнула гора плоти из угла, подслеповато щурясь в светящийся экран. — Зачем пришёл? — Мать беспокоится. — Боится, что недоедаю? — захохотал он. — Как твоя рана?
Он помрачнел, отвёл глаза. В темноте избушки ярко вспыхнул диод электро-кальяна. Брат пристрастился к этой ерунде сначала в качестве разгрузки, чуть позже — как к эпатирующему раздражителю. Правда, кроме меня он эпатировать никого не мог: семья наша разъехалась из Благограда преимущественно по столицам, остались лишь мать и я.
— Уроборос держит, — неприязненно ответил он. — Покажи. — Держит, я сказал! — зарычал он. — Брат. — Ох, ладно, — он спустил рубашку, повернулся ко мне плечом, подсветил экраном.
Поверх скверной даже на вид раны зубасто ухмылялся вечный змей, жрущий собственный хвост. И это, конечно, тоже полная ерунда. Уроборос, Ёрмунганд, Йотуны и прочая старшеэддовская чушь, актуальная где-то за пять тысяч кэмэ от нас — там, где некогда рыжебородые оболтусы бешеной волной нагнули сначала холодных бриташек, а чуть позже — и всё, до чего смогли дотянуться. Но вот жеж…
— Все процессы полностью остановлены. Дефертилизация, — он подмигнул. — А что с ощущениями? — Да не чую я нихрена. Слушай, может, по маленькой? — он подмигнул, кивая на наиболее тёмный угол, хранящий в себе то, чему света белого лучше не видеть — ибо «вышибает градусы, свет этот чёртов». — За встречу. — Брат, тебя отрезало от большой земли. — Вот уж ребута чего я точно никогда не потребую, — фыркнул он. — Значит, сюда эта сволочь точно не полезет. — Эта «сволочь» сейчас во главе местного отделения. Неужели ты ничего сделать не хочешь? — Нет. Я знаю, что ты хочешь сказать — мол, притворяясь, что ничего не происходит, я лишь поддерживаю этим сволочей, подстреливших меня в тайге. На деле — нет. Сволочи вымрут. Понимаешь? Они все сдохнут, а я даже не постарею. — Ты останешься старым. — Я мужчина в полном расцвете сил! — обиделся он. — Ещё чуть-чуть — и начнутся возрастные болячки, и мы от того застрахованы! — Ты, а не я.
Подставляюсь, знаю. Если захочет, брат меня сейчас по стенке размажет — ему хватит и ума, и силы, и скорости. — Пиро! — крикнул он. И стал свет.
Я поморщился — понятия брата об удобстве и комфорте сильно различались с моими. Но туалет в самом деле никогда не вонял, не служил источником заразы, в доме было тепло даже в лютые сибирские морозы, а когда с Семипалатинска веяло вкусняшками, только он один из всего города не свалился с острым респираторным.