— Но позвольте! — начал Лев Денисович.
— Прошу, дайте ведущему закончить, — категорично заявила грымза.
— Ох, — сдулся старикан. — Прошу прощения.
— Продолжим. Мы не паникёры, но призываем потребовать ответа — нас вообще собираются спасать?! Господа военные, чиновники, учёные — вы же помните, что тоже живёте на этой планете, а не какой-то другой? Какой у вас план, помимо размахивания руками и заседания в телевизоре?
Ведущий снова откашлялся, глотнул водички, обвёл взглядом притихших учёных, будто ожидая возражений — но те сидели спокойно, опровергать и орать не планировали. Не та косточка, чтобы слюнями в оппонента брызжать. Вот когда этот опус завершится…
— Научное сообщество раскололось на три непримиримых лагеря, каждый из которых с пеной у рта отстаивает свою позицию. И позиции, надо сказать, ещё более сумасшедшие, чем может показаться. Первое: сработать по принципу степного пожара — и обрушить на солнце несколько ядерных бомб или буксировать астероид потяжелее — мол, это должно что-то изменить в короне звезды, из-за чего у нас появится ещё одиннадцать лет. Без комментариев, господа милитаристы.
Второй лагерь предлагает выстроить подобие сферы Дайсона, но не вокруг светила, а на орбите нашей планеты. Что-то вроде металлического щита, способного экранировать самую опасную часть выброса. Они достаточно трезво оценивают наши шансы и возможности, поэтому предлагают выстраивать не глухую сферу-оболочку, а своего рода модульную подвижную конструкцию, которую можно будет перенастроить при необходимости. Идея, может, и неплоха — но не за несколько месяцев. Мы не успеем, и у нас нет необходимых ресурсов для строительства таких масштабов.
И на сладкое — третий лагерь уверен: нас ожидает не только тотальное уничтожение электроники, но и откровенно смертельный исход — по их расчётам коронарный выброс выжжет часть атмосферы, поэтому их предложение — это паническое бегство! Куда? Как? У вас есть достаточно ракет для шести миллиардов жителей? Или в избытке ресурсов для строительства убежищ с замкнутой системой рециркуляции?
Ни у нас, ни на западе даже не рассматриваются какие-то другие идеи, ибо для хотя бы предварительного расчёта трёх имеющихся главных используется всё, что сообщество предоставило институтам. Поиски других решений… невозможны.
Начинайте делать хоть что-то прямо сейчас. Неизвестна реальная опасность грядущего выброса, но возвращение на уровень конца двадцатого века — это самое безобидное, что нас ждёт. В худшем же случае… Человечество обречено.
Ведущий сложил бумажки и прокашлялся в третий раз:
— На этом манифест завершён. У вас есть вопросы?
Учёные продолжали сидеть молча, тихонько даже — будто поняли, что из спасителей человечества в одночасье обратились обвиняемыми в его грядущей гибели, в наихудшем из возможных сценариев.
— Хорошо, тогда давайте начнём наше обсуждение.
Лера
— Плохое здесь место. Мёртвое, — пальцы мальчика стиснули её руку.
Лера полностью соглашалась с этим мнением. Наверное, даже сказать что-то должна была, но переживание это слишком личное, слишком своё, чувствовать его казалось прерогативой уровня зоны комфорта. Или всё дело в том, что она, одиночка по натуре, ещё не научилась быть рядом с кем-то, выступать частью какой-никакой а общности? Не было в ней этого, не научили — ни природа, ни погода, ни память с опытом.
И всё-таки да. Страшно и обидно за брошенные дома. Чьи-то руки их ставили, привозили материалы, за каждый жилой метр заплачено бесценным временем жизни — сокровищем, равного которому человек так и не придумал. И ты видишь, как миллионы рублей, тысячи человеко-часов стоят и порастают быльём, и пытаешься понять: неужели никак иначе было нельзя? Неужели мы настолько богаты, что готовы раскидываться богатством такого уровня?
Даже одна заброшенка в лесу, одна недостройка за забором, один аварийный дом — уже трагедия, способная надолго закинуть в депрессию: кто-то же любил это место, вложил в него душу. А теперь оно… Выморочное. Ненужное. Само место, где жили, влюблялись, растили детей и мечтали о грядущем, детская площадка — заросшие бурьяном выморочные мечты, тепло души и память. А когда речь заходит о целых районах… Может, и право министерство, что периодически сносит целые кварталы, освобождая место под застройку новомодных капсульных высоток. Как-то это… милосерднее, что ли. Труп имеет право на похороны, а освободившееся место должны обживать люди.
В замке загремел ключ, и она, вздрогнув, отвернулась от окна, выпустила руку своего «сына» по документам.
— Бусловских, на выход оба, — приказал невзрачный серый человечек с «плывущими» контурами тела.
Их провели глухим металлическим коридором, буквально нашпигованным дозиметрами, сканерами, следящими устройствами, и втолкнули в крохотную комнатушку, где хватало места только на стальной стол с наглухо вмонтированным таким же экраном и стул. Посетителям полагалось стоять.
— Айди, — скучающе потребовал сидящий за столом клерк из «нормалов» — такой же насквозь ординарный, как и это помещение.
— Ноль семнадцать ноль восемьдесят девять, — отозвалась Лера.
— Ноль ноль семь ноль пятнадцать, — эхом откликнулся Диня.
— Ну-ка, ну-ка, кто тут у нас, — очки блеснули, засаленные рукава пиджака легли на металл, пальцы затрещали по клавишам. — Гражданин с высоким рейтингом благонадёжности. А что ж это вы, Валерия, документы потеряли? Нехорошо, не по рейтингу действуете!
— Документы были отобраны под угрозой жизни, — сухо проронила девушка, таращась на единственное украшение каптёрки — две фотографии на стене. — На меня наставили оружие и отняли всё.
— Да знаю, знаю вашу трагическую историю. Первый выход за границы агломерации — и сразу такое невезение. Как знал кто. Пришлось нам потрудиться, восстанавливая ваш рейтинг, но утрата документов — сами понимаете. Так что пятнадцать единиц мы вам, разумеется, спишем.
— В вас бы автоматом тыкали! — не выдержал Диня.
— Так потому всего пятнадцать, юноша, — бледно улыбнулся клерк. — В любой другой ситуации вашу… ммм… матушку ожидало бы падение до социально приемлемого минимума — пять или шесть единиц, а это, знаете ли…
Он говорил и что-то ещё, а Лера уже не слушала. Семьдесят пять единиц или девяносто, удвоенное довольствие или полуторное — не всё измерялось материальными благами. А вот фото с перечёркнутыми углами на стене были ей знакомы. Те двое, подставившиеся под пули диких, когда она в одночасье стала матерью-одиночкой. Два дурака, без разведки и какого-то плана сунувшиеся в самые жуткие и дикие территории. И стоило ли удивляться тому, что их обитатели кое-что да сообразили. Пусть не стопроцентной гарантии, пусть то же первое поколение оно вряд ли остановит, да и любого другого думающего «чистовика» — факт есть факт.
А теперь от них не осталось даже генетического следа из-за специфической манеры похорон министерства. Дуговая вспышка перегретой плазмы — и от тела даже пепла не остаётся, а хоронят кенотаф. Вернее, просто ограничиваются нанесением гравировки на металлическое уродище на радиоактивном пустыре. Так правильно. Логично и правильно — слишком уж многих интересует биопсия тела «привитого», слишком многим крайне любопытно их строение и механика работы внутренних органов. Особенно — нашим «друзьям» из-за океана. Что характерно, эта одна из немногих гостайн, к которой они так и не сумели получить доступа, несмотря на обилие шпиков и умельцев в кибер-сети.