– Да, такое бывает, – согласился с Подвойским Иван Федорович. В его следственной практике было несколько случаев самооговора, но более всего запомнился один…
Дело об убиении мещанки Анфисы Петровой и ее троих детей в Третьем Лаврском проезде два года назад наделало немало шума. Вся Москва следила за ходом этого расследования из газет, ведь городской обыватель весьма падок до всего такого, где имеется романтическая подоплека, загадочность или невиданная доселе жестокость. А ежедневная пресса просто рада потакать подобным запросам публики, тем самым значительно увеличивая тиражи, а стало быть, и собственный доход.
Тогда, два года назад, Иван Федорович всего-то два месяца как был переведен из Рязани в Первопрестольную на службу в Департамент уголовных дел Московской судебной палаты с предоставлением должности судебного следователя по важнейшим делам. Ему положили оклад в семьсот пятьдесят рублей в год и предоставили казенную квартиру в одном из Кавалерских корпусов Кремля, где проживали сенатские и судебные чиновники.
Вскоре Воловцов получил чин коллежского советника, соответствующий чину пехотного полковника. После чего ему стали поручаться дела, подпадающие по своей значимости и общественному резонансу в разряд «важнейших».
Дело об убиении мещанки Анфисы Петровой и ее троих детей попало в особую категорию после того, как наделало в Москве много шума, а участковый пристав Мещанской полицейской части надворный советник Покровский, проводивший дознание, от всего увиденного потерял самообладание и впал в глубочайшую меланхолию, приведшую к его душевному расстройству, что негативно сказалось на ведении дела: оно оставалось нераскрытым. После того как пристава Покровского свезли в Преображенский смирительный дом под психиатрический патронаж практикующего приват-доцента Московского университета Николая Баженова, это дело поручили вести судебному следователю Ивану Воловцову. Расследование началось с изучения фотографий произошедшего. В какой-то степени оно и к лучшему, а иначе – кто знает, – может, пришлось бы и Воловцову последовать за приставом Покровским…
Суть дела была такова.
В субботу, двадцатого апреля тысяча девятьсот первого года, в половине пятого пополудни к постовому городовому Емельянову обратился взволнованный молодой человек, назвавшийся мещанином Василием Жилиным. Он поведал городовому, что, придя домой, обнаружил свою квартирную хозяйку Анфису Петрову лежащей на кухне в луже крови. Городовой Емельянов поспешил в Третий Лаврский проезд близ Екатерининского парка, где находилась квартира Петровой.
Войдя в квартиру, Емельянов и правда увидел распластанную на полу окровавленную женщину, лежащую недалеко от входной кухонной двери. Это была квартирная хозяйка, двадцативосьмилетняя Анфиса Петрова. По всем признакам она была мертва. В смежной с кухней комнате вся в крови лежала ее одиннадцатилетняя дочь Тамара, также не подававшая признаков жизни. Увидев ужасающую картину, городовой Емельянов поспешил к проживающему на Старой Божедомке (близ Мещанской полицейской части) участковому приставу Покровскому, который тотчас прибыл на место преступления.
Помимо изрубленных топором и исколотых, по всей видимости, ножом Анфисы Петровой и ее дочери Тамары пристав обнаружил еще одну дочь Анфисы, Клавдию, шести лет, у которой было перерезано горло и исколото лицо, а также сына Петра двух лет, изрубленного едва ли не на куски.
В комнатах царил полнейший беспорядок, какой бывает при ограблениях. Два сундука Анфисы Петровой были взломаны, лежащие в них вещи разбросаны по полу. В комнате, где лежало почти расчлененное тело маленького Петра, был обнаружен окровавленный топор, на полу кухни возле порога – испачканный кровью кухонный нож. Пораженный увиденным, Покровский долго не мог прийти в себя: последующие три дня он не выходил из дома и, запершись, пил горькую. А когда его немного отпустило, участковый пристав взялся за следствие.