Стародымов Николай Александрович
Гений Умирает Дважды
МОСКВА, КВАРТИРА АРОНА ШТИХЕЛЬМАХЕРА
Дверь в квартиру была чуть-чуть приоткрытой. Это немного удивило Арона Абрамовича, но не более того. Всегда скрупулезно, даже мелочно пунктуальный, он никогда не забывал запирать дверь. Равно как и гасить свет или выключать утюг в тех не столь редких случаях, когда вдруг решал навести «стрелки» на своих стареньких, с лоснящимися пузырями на коленях, брюках.
Наверное, Нинка приходила, решил Арон Абрамович, привычно доставая из внутреннего кармана пиджака плоскую связку ключей. Или Борька… Весь в мамочку пошел, такой же безалаберный, если не хуже…
Хозяин квартиры поднес ключ к замочной скважине, но тут до него наконец дошло, что в этом действии нет ни малейшего смысла — дверь была незаперта!
— Старый дурак, — с добродушной снисходительностью к самому себе вслух пробурчал Арон Абрамович. И добавил, уже озабоченно:- Как бы теперь не пришлось мужиков из домоуправления приглашать, дверь ремонтировать…
Он толкнул ногой дверь и шагнул через порог. Протянул руку, нащупал выключатель и щелкнул клавишей, одновременно локтем толкнув дверь.
И остолбенел.
Дверь ударилась о косяк, однако замок не защелкнулся на «собачку». И дверь приоткрылась опять, слегка толкнув мужчину в спину. Впрочем, хозяин этого даже не заметил. Его квартира представляла собой кошмарное зрелище.
Пол и в обеих комнатах, и в коридоре был завален вещами, которые еще только нынешним утром, пусть и не в образцовом порядке, покоились в книжных шкафах, шифоньере, комоде, тумбочках и в других местах, предназначенных для их сокрытия от постороннего глаза — пальто, книги, старенький «парадный» костюм с одинокой медалькой в честь 850-летия Москвы, фотографии, рубашки, какие-то бумаги, пыльник, рассыпанный ворох невесть зачем хранившихся старых газет, ботинки, распотрошенные папки с некогда нужными, а теперь прочно забытыми вырезками из газет и журналов, полураскрывшийся зонтик с поломанной спицей, пыльные пересохшие пучки полыни, которые когда-то повсюду в укромные места разложила "от сглаза" покойница-жена… Целые и разбитые тарелки, рюмки, стаканы и чашки, которые, судя по всему, попросту выбросили из серванта на пол; аудио- и видеокассеты, все до единой отдельно от растерзанных футляров, опрокинутые на пол телевизор, видеомагнитофон и магнитола; сорванные с упоров полки из книжных шкафов… Разодранный диван, вспоротые подушки кресел, раскрытые чемоданы с вываленными вещами… Распахнутые дверцы антресолей, под которыми громоздились сброшенные сверху распотрошенные коробки, засыпанные блестящей радужной крошкой много лет не видевших праздника разбитых елочных игрушек.
Это был какой-то мрак! Создавалось впечатление, что в квартире не осталось ни одной целой, нетронутой вещи.
Арон Абрамович почувствовал, что у него вдруг судорожно, словно пойманная птичка, беспорядочно затрепыхалось сердце. И тут же откуда-то из глубины подсознания накатил страх перед внезапной смертью или — того хуже — параличом… К смерти Арон Абрамович относился философски, признавая ее неизбежность, паралича он боялся куда больше… По привычке он хотел сунуть руку в правый боковой карман пиджака, где всегда лежал металлический цилиндрик с таблетками нитроглицерина. В левом кармане держать лекарство было опасно, он знал это, — так как во время сердечного приступа могла занеметь именно левая рука… Однако теперь даже это, много раз отработанное, движение удалось ему не сразу — сильно дрожали пальцы. Да что там пальцы — ходуном ходила вся ладонь… Наконец Штихельмахер сумел отогнуть засаленный клапан и засунул руку в карман, извлек алюминиевую трубочку, ногтем подковырнул плотно подогнанную пластмассовую крышечку и… уронил ее на пол. Хотел было наклониться, сразу поднять, а то ищи ее потом среди разбросанного хлама, но тут же остановил себя: вдруг от этого резкого движения уставшему от долгой и неспокойной жизни сердцу станет еще хуже… Не хватает еще умереть прямо сейчас, среди всего этого разгрома…
Мужчина трясущейся рукой высыпал в левую, и в самом деле начинавшую неметь и с трудом подчинявшуюся хозяину, ладонь несколько маленьких беленьких таблеток, похожих на чечевички. Сколько их нужно принять сейчас, при таком приступе?.. Кто его знает… Штихельмахер наклонился, соскреб ставшим вдруг шершавым языком с ладони сразу несколько таблеток. С трудом — горло от такого волнения пересохло — проглотил их. И только тогда вспомнил, что таблетки нужно было не глотать, а сосать. Или это требование относится только к валидолу? Забыл… Впрочем, все равно уже поздно… Как ни крути, теперь надо бы подождать, пока лекарство достигнет желудка, растворится, впитается в кровь и по артериям попадет к дряблой сердечной мышце…
Но разве возможно спокойно стоять и ждать результата, когда вокруг такое творится?..
Пошатываясь, придерживаясь за стену правой рукой, по-прежнему сжимавшей пузырек с лекарством, из которого при каждом шаге падали на пол пилюли, Арон Абрамович вышел на лестничную площадку. На мгновение приостановился в сомнении, к кому обратиться за помощью. Посмотрел на соседнюю дверь. Здесь жила такая же как и он сам одинокая старушка, татарка по имени Венера, похожая на прекрасную Пенорожденную примерно так же, как пожилой сутулый Арон на могучего Самсона… Нет, к ней за помощью обращаться бесполезно, только гвалт поднимет, а толку — ничуть. Лучше уж позвонить к Сергею из квартиры напротив; этот хоть и пьет беспробудно, хоть и откровенно ненавидит евреев, считая, что все беды на Руси от пархатых, но мужик сам по себе незлой.
Держась рукой за сердце, Штихельмахер добрел до нужной двери, тяжело, всей ладонью, нажал на кнопку звонка. Из квартиры донеслась беспрерывная заливистая трель.
— Да иду, иду, кому какого хрена кому на хрен там надо?.. — раздалась в ответ не слишком стройная фраза.
Дверь распахнулась. Серега, как всегда, небритый, был в домашних псевдо-"найковских" спортивных штанах, застиранной «динамовской» футболке и потрепанных тапках.
— А-а, сосед… — без тени хотя бы деланной приветливости протянул он и языком перекинул измусоленную погасшую «беломорину» из одного угла рта в другой. — Чего тебе?
В самом деле, что мне здесь надо, подумал Арон. Тут надо милицию с собаками вызывать, а не пьющего соседа… Видимо, страх одолел, жутко было оставаться одному среди этого разгрома, да еще с зашедшимся сердцем…
Не зная, что ответить, Штихельмахер продолжал стоять, держась за стенку.
— Ты чо, Абрамыч? — вдруг всполошился, учуяв неладное, Серега. — Тебе чо, плохо?..
Только теперь сосед обратил внимание на бледность Арона Абрамовича, на зажатый в руке металлический пузырек. На пот, который обильно выступил на его сером морщинистом лбу… И тогда, суетливо шагнув через порог, подхватил Штихельмахера под левую руку.
— Пошли-пошли, чего уж ты тут-то, на пороге-то… — потянул он Арона Абрамовича за собой. — Щас я тебе коньячку налью. Моя грымза к празднику припрятала, да я нашел, глотнешь, будешь у меня ороликом…
Однако тот упирался.
— Ко мне зайдем, — наконец произнес Арон.
— Да зачем к тебе-то? — не мог понять Серега. — Тебе прилечь надо…
— Ко мне, ко мне, — повторил Арон. — Помоги мне…
Больше сосед не спорил. Потащил сердечника в его квартиру, толкнул незапертую дверь. И замер на пороге, точно так же, как четверть часа назад стоял здесь сам Арон, ошеломленно глядя на открывшуюся перед ним картину.
— Ну ни хрена себе, сказал я себе! — пробормотал Серега. И едва ли не впервые обратился к соседу по имени:- Кто ж это тебя так, Арон? А?..
МОСКВА. ИНСТИТУТ СВЕРХСЛАБЫХ ТОКОВ РАН. ЛАБОРАТОРИЯ ЭЛЕКТРОМАГНИТНЫХ ПОЛЕЙ БИОЛОГИЧЕСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ
Огромная тяжелая дверь с давно немытыми мутными стеклами, не позволяющими скрывающимися за ними помещение, распахнулась с пружинно-противным скрипом. Охранник — седоватый мужчина лет пятидесяти в серой униформе — сидел в застекленной будочке, установленной у колонны точно напротив входной двери. Услышав скрип, он отвлекся от книжки, которую с интересом читал, равнодушно посмотрел в сторону входа. Сквозь открывшийся проем двери один за другим в вестибюль проследовали человек семь. Все мужчины, все незнакомые. Двое были среднего возраста и вполне заурядного вида, остальные — из породы тех, кого народ именует «качками» или «быками», и у кого, как утверждают слабосильные интеллектуалы, на весь организм имеется только одна извилина, да и та не в голове, а совсем в другом месте.