Затем, повернув рукояткой, протянул, качнув им в сторону скамейки. Бестин содрогнулся. Этот жест перечёркивал его жизнь, растворяя её, как слёзы девушки растворяют каракули любовных признаний. Человек в грязном плаще подавил его.
«Надо кончать…» — застучало в висках, и его прошиб пот.
Он повернулся на ватных ногах и, как заведённая кукла, дважды выстрелил.
Разгоняя спёртый воздух, на перрон вылетела электричка.
Человек в грязном плаще, не спеша, вошёл в вагон.
На дремавшую в углу девушку он не обратил внимания.
Как вернулся на дачу, Бестин не помнил. Он дрожал, натягивая на голову одеяло.
— Ну, вот и всё, — вздохнули рядом, — паук угодил в свою паутину…
Бестин встрепенулся. «За мной пришли», — подумал он.
— Да нет, — ответили снаружи, — ты забавный, наблюдать за тобой — удовольствие…
Бестину было душно, он трогал ледяными пальцами воспалённый лоб.
— Я знаю, — жмурился он в темноте, — это ты всё подстроил!
Заскрипели пружины, но Бестин не решался скинуть одеяла.
— Ну, зачем так? Ты же сам хотел избавиться от Шамова…
— Голос лился вкрадчиво и, проникая под одеяло, жёг раскалённым железом. — А теперь разнюнился… Что, бомжа жалко? Нет — боишься, что приговорят… — Он произнёс это с какой-то безмерной усталостью, точно читал прописи. — А ты не бойся! И смертный грех тебе не грозит.
Там перевоспитывать не будут — ада нет, как и рая. Мир — это письмо без адреса, его уже не переписать… — Он немного помолчал. — А что Евангелие предлагает любить палачей — так это от страха. Заложники тоже часто просят за тех, кто держит их на прицеле. Нет, жизнь ужасна, вот и Шамов подтвердит…
И Бестин увидел в углу сидящего по-турецки бродягу.
— Да-да, — беззвучно шевелил он, уже не заикаясь.
— Умирать легко — жить трудно…
— С другой стороны, — философствовал голос, — если бы ещё и страха не было, а была бы одна серая скука?
Только бы и вешались! — Сквозь одеяло Бестин вдруг почувствовал запах земли, точно её комья забрасывали свежую могилу. Холодея от ужаса, он вынырнул наружу, в непролазный мрак. — А в милицию не ходи… — доносилось оттуда. — Ну, кто станет искать убийцу бомжа? А Смыкалов хватится — скажешь: ушёл, на то и бродяга…
— Сгинь! — заорал Бестин и, откинувшись на кровати, впал в беспамятство.
Таким его наутро нашла Зина, принёсшая адрес человека в грязном плаще. Плыли рассветные сумерки, цветы на обоях проступали лиловыми пятнами. Бестин метался в горячке. В короткие минуты просветления он, как рыба, глотая воздух, во всём признался. Зину потрясла его исповедь.
Несколько раз она порывалась уйти, взмахивая руками, подносила ко рту, точно удерживала готовые сорваться слова.
К вечеру Бестину стало лучше.
— Пойдём, — твёрдо сказала Зина, стиснув ему кисть, — ты не виноват! Они поймут… А я всегда с тобой буду, всегда, так и знай!..
Бестин смотрел на неё невидящим взором.
— Вот ещё одна пострадать вздумала! — издевался внутри него человек в чёрном. — На каторгу пойти… «Где страдания — там Святая земля…» Тьфу! Нет никакой каторги…
Всё — ложь, нет ни страдания, ни святости, а есть одна серая скука!
Дело вёл Смыкалов. Оформляя явку с повинной, качал головой:
— Как же вас угораздило…
И поучал Бестина, как получить сбавку:
— Упирайте на молодость, судьи — те же люди, посочувствуют…
Но Бестин его не слушал. Возвращаясь в камеру, он отворачивался к стене и точно окаменевал. Одна и та же мысль сверлила ему мозг: он всё продумал, рассчитал — и потерпел неудачу. Значит, у этой пьесы был и другой режиссёр. Тот, которому с самого начала был известен финал.
Приходила Зина. В короткие минуты свидания, кусая губы, допытывала, что может для него сделать. «Уйти», — хотелось сказать ему, но он молчал.
Смыкалов сам приготовил речь и в ночь перед судом всучил Бестину:
— Постарайтесь, голубчик, свидетелей-то нет…
И действительно, человек в грязном плаще остался верен себе: отстреливаясь до конца, он в последний раз испытал жгучую радость, сунув дуло в рот.
— Маньяк… — по-своему объяснит это Смыкалов.
— Вот говорят про какой-то там выбракованный процент, про взбесившееся гены… Чепуха! Таких делают, чтобы мы не задавались, чтобы помнили про звериное нутро…
О суде сообщили газеты. Узнав о своей невиновности, явились несостоявшиеся убийцы — негодовали, грозили, требовали. Больше других лютовал Рябухин. Он тряс лысоватой головой и рассуждал о справедливости.