Локшина.
выкинуть эту статью из сборника.
Однако в целом ситуация с исполнением сочинений моего отца
складывалась тупиковая. Дирижеры отказывались от его
сочинений, ссылаясь на то и се.
Тогда моя мать позвонила Геннадию Рождественскому, чтобы
напомнить о музыке моего отца. Рождественский единственный
из всех назвал причину своего отказа прямо, за что я ему, в
сущности, благодарен. Он сказал моей матери примерно
следующее: «До тех пор, пока вы мне не докажете, что Локшин
не виновен в арестах и не назовете их истинного виновника, я
играть Локшина не буду».
Думаю, что невиновность моего отца будет достаточно ясна из
этих записок. Что касается истинного виновника, то я его просто
не знаю. А если бы даже и знал, и то бы не сказал.
Наверное, мне стоит здесь рассказать о финале взаимоотношений
отца с Рождественским.
В 1979-ом году Рождественский должен был исполнять
сочинение моего отца в Лондоне. Это была 3-я симфония на
стихи Киплинга. После репетиции Рождественский прислал отцу
довольно-таки лестное письмо, в котором приглашал его в
Лондон на премьеру. Отца, естественно, туда не пустили.
Премьера прошла с большим успехом, но без автора. Некоторые
(например, Карпинский) считают, что 3-я симфония – одна из
вершин творчества моего отца. Сам он слышал исполнение этого
своего сочинения только в записи, причем на скверной пленке.
Но главное было, конечно, не в этом. Когда Рождественский
вернулся в Москву, их отношения с моим отцом как-то
расклеились. Отец, вероятно, не сразу понял, в чем дело. Вскоре
оказалось, что это был полный разрыв.
VII
Поход в «Мемориал»
Теперь я расскажу о том, как в 89-ом году, во время апогея
перестройки и гласности, я отправился в «Мемориал», чтобы мне
помогли там узнать истину о моем собственном отце.
В «Мемориале» в то время уже работал и занимал там, если не
ошибаюсь, видное положение правозащитник Александр
Даниэль, с которым мы учились когда-то в одной школе. Я
надеялся, что он меня вспомнит и как-то поможет в моем деле.
Накануне я переболел сильнейшим гриппом и имел поэтому
весьма бледный вид. Моральная проблема, которую я нес в себе,
тоже, наверное, как-то отражалась на моем лице. Это привело к
тому, что, пока я поднимался по лестнице, все со мной
здоровались, улыбались мне и кланялись. Думаю, что меня
ошибочно приняли за какого-то правозащитника.
Мы встретились с Сашей Даниэлем очень дружески и уселись
поговорить в закутке на диване. За 20 лет, что мы не виделись,
Саша Даниэль сильно изменился. В школе это был тихий,
скромный мальчик с мягкими чертами лица. Те времена были
очень трудными для него (а я, напротив, жил припеваючи). Тогда
он казался мне будущим неудачником. Теперь же выяснилось,
что неудачник – это я сам.
Я приглядывался к нему. Видимо, он успел пройти через какие-то
тяжелые испытания, неведомые мне. Черты его лица стали
чрезвычайно жесткими – я никогда не встречался раньше с
такими метаморфозами. Мне пришло в голову, что все мои
проблемы для него – тьфу.
Тем не менее, наш разговор начался вполне дружески. Я изложил
ему суть дела, и Даниэль сказал:
– Да, я что-то такое вспоминаю. Твой отец был, кажется,
музыковед?
– Нет, – отвечал я, – он был композитором.
– Тогда я тебя не понимаю, – сказал он. – Главное, чтобы
исполняли его музыку. А стучал он при жизни или нет – какое
это теперь имеет значение?
Я, слава богу, понимал, что дело обстоит как раз наоборот.
Я сказал:
– Понимаешь, наш телефон при жизни отца все время
прослушивался. Письма вскрывались. Где-то должно быть на
моего отца какое-то «дело»…
Он отвечал:
– Ну да, на всех стукачей заводились какие-то «дела»…
Мы явно не понимали друг друга.
Тут в коридоре зазвонил телефон и раздался чей-то радостный
голос: «Нет, ты представляешь, этот диссидент из Саратова
оказался стукачом!»
Я понял, что здесь течет какая-то своя жизнь, полная особого
внутреннего смысла, и что я здесь абсолютно чужой. Тем не
менее, напоследок я попросил Даниэля:
– Помоги найти хоть какое-то «дело». Мне не нужно оправдывать
отца. Мне нужно узнать истину. И не надо меня щадить!
– Ладно, звони, – сказал Даниэль.
Когда я спускался по лестнице, местная публика, слышавшая наш
разговор, смотрела на меня очень холодно.
Через неделю я позвонил ему на работу – его не было. Тогда я
позвонил ему домой. Там его тоже не было. Я позвонил на дачу.