Его не было и на даче. И на следующий день тоже, и так далее.
Короче говоря, он скрывался от меня.
Наконец, в «Мемориале», куда я продолжал названивать, каждый
раз называя себя, сжалились надо мной и дали какой-то телефон,
по которому можно было узнать «то, что нужно».
Я позвонил по этому телефону, представился и сказал:
– Понимаете, за моим отцом, пока он был жив, органы все время
следили, телефон прослушивался – ну, вы сами знаете, как это
определяется. Не посоветуете ли вы мне, как это можно
подтвердить документально?
– Чего?! – рявкнула трубка басом.
Ситуация с моим отцом стала казаться мне безнадежной.
В заключение добавлю еще два слова о том впечатлении, которое
осталось у меня от встречи с А. Даниэлем. Надо сказать, он все-
таки удивил меня. Дело не только в том, что этот жесткий,
мужественный человек стал от меня скрываться, вместо того,
чтобы сказать прямо: «Ну не приставай, мил друг, разве не
видишь, что у нас тут дела поважнее?» Дело еще и в том, что у
его знаменитого отца есть такой рассказ. Одного ни в чем не
повинного человека обвиняют в стукачестве. И доводы вроде бы
неопровержимые. От него уходит жена, отворачиваются друзья.
Он оказывается в полном, абсолютном вакууме. А понять, в чем
дело, не может. Вот такой рассказ.
Думаю, что Саша Даниэль этого рассказа не читал.
VIII
Две половины ключа
Я начал поглощать правозащитную и диссидентскую литературу.
Буковский, Делоне, Лидия Чуковская, Солженицын, Марченко,
Войнович, Григоренко… Я читал все подряд, в надежде узнать
что-то такое, что предназначено именно мне. Передо мной
открылся целый мир, доселе неизведанный. Я понял, что мой
отец, живя в изоляции, много потерял. Он очень любил историю,
а эти сочинения, которые и есть история нашего времени, до него
не дошли.
В результате моих поисков мне удалось выудить из
диссидентской литературы ключ к проблеме моего отца, вернее,
половину от этого ключа. Как будет видно из дальнейшего, я это
сделал с опозданием на год.
Вторая же половина ключа находилась в руках у потерпевших –
Есенина-Вольпина и Прохоровой. И они в конце концов мне ее
тоже вручили.
Но самую первую зацепку дала мне Надежда Мандельштам. В
первой книге ее «Воспоминаний» я прочел, что сама Лубянка
любила распускать слухи про неугодных ей людей, что они
являются агентами НКВД. Кажется, это у них называлось
«операцией по дискредитации».
IX
Два следователя. Отец невиновен
Следующий эпизод моего повествования также относится к 1989-
ому году и записан мною со слов матери.
После моего неудачного визита в «Мемориал» она написала
письмо в КГБ. В этом письме она просила сообщить ей,
причастен ли мой отец к арестам Есенина-Вольпина и
Прохоровой, произошедшим в 1949-ом и 1950-ом годах, и, в
случае его непричастности, выдать соответствующий документ.
Этот документ она думала показывать дирижерам…
Примерно через 2 месяца раздался звонок, и незнакомый голос
осведомился, будет ли она дома в такой-то день и час.
И вот, в наш дом к моей матери (а я в это время был на работе)
пришли два следователя с лицами, в высшей степени
незапоминающимися. Они взмахнули в воздухе своими
книжечками, потом выглянули из окна и сказали: «Да, хороший у
вас район!» (А дело было летом.) Потом они сели спиной к окну
и один из них произнес:
– Мы пришли к вам по поручению руководства, чтобы сообщить,
какое отношение имеет ваш муж к арестам Прохоровой и
Есенина-Вольпина. Так вот…
Тут он сделал длинную паузу. А потом продолжил:
– Ваш муж не имеет к этому никакого отношения!
Моя мать ответила ему:
– А я в этом и не сомневалась.
– Тогда чего же вы от нас хотите? – удивился следователь.
– Мне нужна справка.
– Ну что же, – сказал следователь, – это мы для вас скорее всего
сделаем. Но нам нужно посоветоваться с руководством.
Мать продолжала:
– Но мне не требуется знать, кто это сделал. Вольпин и
Прохорова были арестованы очень давно – сорок лет тому назад.
К тому же этого человека могли заставить, ему могли чем-нибудь
угрожать…
Следователи оживились и заулыбались. «Вот это – правильная
позиция», – сказали они и, пообещав сделать все возможное,
исчезли.
Больше от них не было ни слуху ни духу.
X
Помощь Елены Петровны
Устное сообщение следователей, естественно, невозможно было
предъявить дирижерам, шарахавшимся от музыки моего отца.