В поликлинике всё прошло хорошо. Ребёнок был успешно диагностирован и никаких из ряду вон выходящих изъянов педиатрам в нём обнаружить не удалось. Кровь также взяли «на ура».
15
— Я иногда д-думаю… ой! Язык прикусил! — вскрикнул Мишутка. Танк немилосердно трясло. Только Парасольке всё было хоть бы хны.
— Опять эти новобранцы! — возмутился майор. — Чёрт бы их подрал! На «старичках» так не трясёт. Они почти по-человечески подыхают. А новобранцы эти, мать их, ни ума, ни таланта!
— Да уж я думаю! — ответил Мишутка казённой фразой и на мгновение сник. Ему почему-то казалось, что с такими людьми, как Парасолька, и в таких ситуациях надо общаться именно такими нарочито резкими и твёрдыми короткими фразами ala muzhik, как выразился бы писатель Иван Тургенев. В сознании Мишутки, как и у абсолютного большинства мыслящих существ, представляющем собой нечто среднее между словарём идиоматических выражений и словарём толковым, эта реплика, «да уж я думаю», прочно соседствовала со словосочетаниями «тёртый калач», «нам самим жрать нечего», «ясен буй», «а ты как хотел?», «спасибо на хлеб не намажешь», «будем живы — не помрём!» и прочими. Но стоило ему достаточно глубоко задуматься о сходствах и различиях живых существ и компьютеров, как Танк снова тряхнуло. Да так, что Мишутка чуть не свалился ему под правую гусеницу.
— Эко подбрасывает! — присвистнул майор Парасолька. — Зря ты, Мишаня, валенки надел, вот что я тебе скажу! Они к пластилину хреново липнут. Надо было резиновые сапоги брать. Или хоть кеды на крайняк.
— Чего ж ты сразу-то не сказал? — деланно возмутился Мишутка.
— Да ты б всё равно меня не послушал! — парировал майор, — ты ж у нас известный умник.
Некоторое время они ехали молча. Медвежонок попросил у Парасольки бинокль и во все глаза смотрел, как разлетаются в щепки бастионы условного противника.
— Всё-таки, — начал он снова уже минут через десять, — я иногда думаю, что всё дело, быть может, в том, что одним людям судьба даёт возможность делать верные, то есть полезные для них выводы из всяких спорных ситуаций, а то и вовсе событий драматического характера, а других всё время подталкивает к ошибкам. То есть, я хочу сказать, к ошибочным выводам.
— Ага. — согласился Парасолька. — Ядрить-кубыть! — крикнул он уже проскакавшему мимо командиру кавалеристов Котовскому, — куда они метят-то у тебя, любить тебя в душу! В голову! Только в голову надо метить! Так чего ты говоришь-то? — обратился он снова к Мишутке.
— Я говорю, что, вероятно, есть люди, которые просто обречены на делание ошибочных выводов.
— А-а… Так это само собой. Ясен буй! На всё воля божья! Знаешь, кстати, как таких людей у нас, в народе-то, называют?
— Как? — встрепенулся Мишутка.
— Дураками их кличут, господин философ! — засмеялся Пластмассовый Майор. — Дурак, он, понимаешь, Мишаня, и есть дурак. Что ты с ним ни делай — он всё равно будет свои глупости совершать. Вот как новобранцы мои. Я уж их учу и учу, а они всё прут со шпагами против танков. Ну и приходится их давить. На войне как на войне! Тяжело в учении — легко в бою, как говаривал, что называется, генералисимус Александр Василич Суворов, не проигравший за всю жизнь ни одного из шестидесяти своих сражений. Наука побеждать — это вам всем наукам — наука!
Мишутка не ответил. Потом вернул Парасольке бинокль и попросил автомат. Майор дал. Медвежонок перевёл АКМ в режим одиночной стрельбы и принялся шарить стволом в безоблачном небе. Сначала подходящей мишени не было, но вдруг где-то в западном секторе видимой части небес показалась лебединая стая.
Они летели и пели тихую грустную песню: