В любом случае, это было неважно, — Дамаск или Киев, сабли или кольчуги, потому что во сне Ваня точно не помнил, о чём рассказывал ему сегодня дядя Володя. Он помнил только о какой-то безвозвратной потере, но что конкретно было ими утеряно, вспомнить не мог. Поэтому они разъезжали на своём танке по всему земному шару и разыскивали хоть что-то, что действительно показалось бы им находкой. Возможно, если бы они были археологами, им могло бы повезти больше, но они были танкистами, от которых на неопределённый срок отвернулась удача.
24
«Пожалуй, пора что ли!» — приказал себе Парасолька, поцеловал сладко спящую Симу, резко встал с кровати и зашлёпал босыми пятками по линолеуму.
Уже через несколько секунд он оказался в ванной, где первым делом освободился от малой нужды прямо в раковину, после чего влез под душ, намылил подмышки, лобок и ноги между пальцами, трижды сменил температуру воды с горячей на умеренно ледяную, почти буквально представляя себе, как ускоряют своё движение внутри его тела крошечные красные шарики под струями контрастного душа. «Хор-рошо! — радовался майор, — ух, хорошо! Сейчас кровь-то моя разгонится, как к мозгу-то притечёт, как мысли-то мои завертятся, как пойму я наконец всё про этот грёбаный мир! Ух, хорошо!»
Он вышел из ванной, наскоро вытер свой атлетический торс и уже в красных вьетнамских шлёпанцах потопал на кухню. «Что же всё-таки делать с люком? — размышлял он, машинально проглатывая последнюю третью сосиску, — вот-вот начнётся война, придут на нашу землю враги, а где бордовая кнопка я так и не знаю. А они будут злорадствовать, а потом и вовсе возьмут нас всех в плен. И Симу, наверняка, изнасилуют!» Парасолька хотел уж было встать из-за стола, но в последний момент решил съесть ещё одну сосиску, вспомнив, что Александр Васильевич Суворов рекомендовал всем своим чудо-богатырям завтракать поплотнее, а потом уже смотреть по обстановке.
В 6.59 Парасолька был уже на плацу. «Здоровеньки булы!» — сказал ему танк.
— Здорово, ТанкО! — ответил майор. — Как боевой дух?
— Согласно уставу бронетанковых войск, товарищ майор! Пункт 4.1.1. «Утро в военной части»! — отчеканил танк и бодро качнул стволом, демонстрируя свою идеальную выправку.
— Как там с пластилином? — спросил Парасолька, не переставая думать о люке.
— Порядочек, товарищ майор! Васильевне вчера зарплату выдали. Есть пластилин. Правда, оранжевый — ну так ещё и не война!
— Как оранжевый? — возмутился майор, — Они что там, в штабе, все с ума посходили? Сегодня же рапорт стану писать! Это ж они что там о себе думают! Они думают, Директивы на них не найдётся? Да я самому Георгию Константинычу Жукову на тот свет маляву накатаю, если потребуется! Совсем охамели!
— Гм-гм-гм… — сказал танк. — Поедемте, что ли, товарищ майор?
И они поехали.
Уже на подъезде к полигону Парасолька снова заговорил о штабном самоуправстве, но уже более спокойно.
— Ну ты-то хоть меня понимаешь? Понимаешь, что я-то прав? — спросил он у танка. Тот снова кивнул стволом. — Ты же ведь зелёный, значит, и пластилин должен быть зелёный! Маскировка! Понимаешь это хоть ты?
— Конечно, товарищ майор.
И они принялись маневрировать.
Где-то во втором часу дня к майору подлетел почтовый воробей в тёмно-синей пилотке.
— Чик-чирик, вам письмо, товарищ майор! — шепнул он ему на ухо и выпустил из клюва оранжевый конверт.
— Да что ж это такое! — вскричал в сердцах Парасолька. — Что, зелёный цвет вообще отменили?!. Что-то я не понимаю! Не пролетарский он что ли?
Удостоверившись, что депеша не секретная, он сунул конверт за пазуху и продолжил свою работу. «Потом почитаю» — подумал он, по всей видимости.
Вон за той высоткой лесок есть уютный! — обратился он уже к танку, — Там бы нам остановочку сделать. Надо подрулить кое-что.
— Есть! — ответил танк.
— Едь-ка потише! — попросил майор. — Я дальше без пластилина поеду. И башней-то не верти особо, я сзади на бак присяду, почитаю чуток.
— Хозяин-барин! — весело отозвался танк.
— Не выступай, Танко! — сказал Парасолька.
Письмо, доставленное почтовым воробём, начиналось так: «Здравствуй, моя любимый! (Интересно, усмехнулся он и принялся читать дальше) Да, ты был прав (Интересно, когда это, — подумал майор, — и главное, в чём?), сложность действительно бывает двух видов. Одна плохая, мешающая постижению истины, которая всегда проста. Это такая сложность-сумбур, когда на самом деле всё просто, а нагорожен целый таки огород. И всё это для того, чтобы запутать следы или и вовсе по дурости. (ЧуднО выражается! — подумал Парасолька и хмыкнул.) Но бывает и иная сложность. Как и любая другая истина, на самом деле, это не сложность, а высшая простота, которая воспринимается как сложность только тупицами, просто неспособными к некоторым, опять же, элементарным логическим операциям. Ведь когда мы смотрим в микроскоп, мы видим ту же самую реальность, которую видим и так, но только в деталях. Поэтому вторая сложность — это, в первую очередь, сложность подробностей, тогда как первая — сложность тупых и ленивых. (Эко заворачивает! — мысленно присвистнул майор.) Как говорят у нас в Германии, каждому своё. („Ага-а, — зевнул Парасолька, — лысому — расчёска, как говорят у нас в России. Да и у кого это у нас, в Германии?“ Он заглянул в конец письма, но подпись „твоя маленькая“ ни о чём не говорила ему. „Гм-гм-гм. ЧуднО!“ И он снова пожал плечами.) Любимый мой („Ну вот, опять!“), пожалуйста, не забывай меня никогда-никогда! Сейчас всё сложно, страшно, да и человек всегда выбирает, где и как ему лучше, а потом уже легко придумывает сложные объяснения. Я тоже знаю всё это, и не раз так было и со мной. Только… („Что только? Ага-а, интонационная пауза“ — Парасолька немного пожевал собственную нижнюю губу в знак уважения к автору и продолжил чтение.) Я хочу, чтобы ты просто знал одну вещь („Легко!“ — прокомментировал майор.): что бы ни случилось; сколь ни ужасным тебе покажется то, что ты непременно обо мне скоро узнаешь; и вообще, даже если перевернётся с ног на голову весь этот мир — знай, что я люблю тебя, что ты половинка моя, и я — твоя часть. Пожалуйста, знай это, мой любимый! Знай это, несмотря ни на что! Пожалуйста, не забывай меня, хотя возможно мы больше никогда не увидимся. Знай, что я буду любить тебя даже мёртвой. И ещё одно… Я никогда никому не говорила таких слов, которые только что сказала тебе…