«Может тебе писателем стать, раз ты так безысходно несчастен!» — как-то раз посоветовала ему обнимательная обезьянка Тяпа. Она, в принципе, была не самой глупой обнимательной обезьянкой. Прямо скажем, единственное, на что у неё недоставало ума, так это на то, чтобы искренне его, Мишутку, полюбить. Однако, острой к нему неприязни Тяпа тоже не ощущала и потому иногда одаривала его своим разговорным вниманием. «Стань, стань писателем! — говорила она, — хоть какая-то от твоей депрессии будет польза».
И об этом же Тяпа как-то раз, разумеется, от нечего делать, беседовала с Симой. Мол, может нам из Мишутки писателя сделать? «Не думаю, что это будет хорошо! — отвечала ей Сима, — у всех и так проблем полно, а тут ещё всякий Мишутка начнёт грузить своими заумностями!» На самом деле Сима так вовсе не думала. И не думала она так не потому, что считала иначе, а потому что просто в Симином детстве её мама, кстати, ещё более глупая кукла, чем она сама, как-то раз ответила подобным образом на подобную же сентенцию. Вот Сима и запомнила, что примерно так и следует отвечать в таких случаях. Почему в тот уже далёкий день её мама ответила именно так, а не иначе, я вам сказать не могу, но думаю, что тут дело в какой-то её былой неудачной любви, и фраза эта изначально скорей всего родилась во рту у оной любви объекта.
Так вот игрушки и говорили, говорили себе о том, да о другом. А когда говорить было особенно не о чем, но всё же необходимо (ведь так бывает не только с людьми), тогда, собственно, они и обсуждали Мишутку.
Мишутка же не умел никого обсуждать. Во-первых, ему было как-то особо и не с кем, а во-вторых, он не находил это для себя таким уж и интересным.
«Уж не во втором ли пункте кроется причина того, что никто, кроме Вани, не испытывает к нему чувства любви, да и то не сексуального характера?» — задал бы себе вопрос Мишутка, если был бы знаком с американской практической психологией. Но поскольку это знакомство, по всей вероятности, не предстояло ему даже в будущем, он так и жил себе в своей стеклянной колбе.
Когда же вставало новое солнце и, таким образом, наступало очередное утро, его колба снова наполнялась многочисленными объектами во главе с Ваней и всевозможными Тяпами, Симами и Андрюшами. И вырваться из этой колбы Мишутка не мог. Единственное, что он мог — это никого не грузить, тем самым соглашаясь с мнением Симы насчёт его жизненных перспектив, каковое мнение, как мы знаем, не имело к ней ни малейшего отношения.
Да, мы это знаем. Мишутка же нет. Но если б он даже и знал, едва ли стал бы грузить. Ведь если бы стал, перестал бы тогда быть пригожим!
Как-то раз у них с Пластмассовым Майором состоялась философическая беседа. Началось всё с того, что Симе случилось наконец вывести Парасольку из себя своею, тогда ещё необоснованной, ревностью к качельной Алёнке. Майор раз попросил её успокоиться, два попросил, попросил и в третий, и в седьмой раз, а потом взял, да и снял свой офицерский ремень. Сима истошно завопила и хотела уж было расцарапать Парасольке лицо, но танк вовремя выделил газ, и она в слезах убежала искать сочувствия у Тяпы.
Парасолька снова надел ремень, сел на корточки и несколько минут глубоко дышал. Затем медленно распрямился, похлопал по пулемёту свой танк и сказал: «Прости, старина! Ствол утром дочищу, ладно? Сам видишь… Чтоб её! Совсем дурная стала…» После этого он купил водки и заявился к Мишутке.
Мишутка водку в тот день не стал, но Парасольку встретил вполне радушно. Майор всё выговаривался и выговаривался, а Мишутка всё слушал и слушал. Время от времени, в качестве своего рода припева, Парасолька говорил так: «Я вот всё думаю… Может бросить всё к ядерной фене, да скипнуть в этот чёртов Израиль? Там майоры тоже нужны. Там армия не для красного словца! Не для амуниции и не проформы заради!» А потом опять уходил в дебри сурового гендера. Когда гендер как-то сам собою иссяк, майор временно замолчал. Тут-то и выяснилось, что за «разговором» пол-литра он таки сделал. Наступило время прощания.
Уже в дверях Парасолька обернулся к Мишутке и сообщил:
— Вот смотрю я на тебя, Мишаня, и всё понять не могу, чё ты за мужик! Вроде и спокойный такой, с достоинством, а сердце-то ёрзает всё, как хер в манде! Чё тя гложет такое, что не устраивает?
— Меня не устраивает, что все мы — игрушки… — ответил Мишутка.
Майор поморщился и, загадочно хмыкая, удалился.
5
«Что-то всё ничего не происходит и не происходит» — подумала как-то Алёнка и поправила причёску.
В атмосфере царил относительный штиль, но раскачалась она изрядно. Её короткая юбочка то и дело приподнималась, но тот, кому могло бы быть всерьёз интересно её межножье, как обычно был на манёврах.