— Извините, — сказал милицейский начальник. — Феликс Эдмундович — наш нарком, и я не могу позволить, чтобы любой человек, с которым невежливо обошлись на трамвайной остановке, звонил ему по такому ничтожному поводу.
Я не любой, — взвился разгневанный Арон. — Я Сольц!
В конце концов ему дали позвонить. Дзержинский выслушал взбудораженную “совесть партии”. Через час-полтора, как свидетельствует Юлиан Семенов, на место происшествия прибыли люди Дзержинского, начальник отделения был арестован и препровожден по соответствующему маршруту, а само отделение — закрыто и опечатано, и даже окна здания забиты некрашенными деревянными рейками, как это делалось позже, во время Великой Отечественной войны по соображениям безопасности…А Сольц впоследствии занимал ответственные посты в Прокуратуре СССР и дожил до 1945 года.
Возможно, — в деталях — я перепутал кое-что из когда-то давно прочитанного текста, но суть — за это ручаюсь — изложена верно.
Вообще-то КПК — и на верхних ее этажах, и на местном уровне — учреждение чрезвычайно занятное. Те, кто ее, эту Контрольную Комиссию, создавал, наверняка очень хорошо знали историю Инквизиции (опять же — из трепета — пишу страшное слово с большой, то есть прописной буквы). У Инквизиции был основополагающий принцип: если задержанный — по доносу — еретик не признает, даже под пытками, своей вины и прегрешений, значит, он закоснел в своем неверии и грешен, безусловно. А потому подлежит дальнейшему истязанию и суровому наказанию, что на тогдашнем языке больших и малых инквизиторов-торквемад означало изощренные пытки и мучительную смерть на костре. Ему, мнимому еретику, подсказывали выход, который мало кому приносил избавление от мук и смерти, но был чрезвычайно пригоден инквизиторам: от обреченного на казнь требовали донести на кого-нибудь другого, на кого уже положили глаз кровожадные мучители, усердно выполняющие план по изничтожению еретиков и пополнению божественной казны. Начиналась цепная реакция, остановить которую было практически невозможно…
Примерно такой же или похожий принцип использовали и в КПК наследники А.А. Сольца — не столь, разумеется, скромные — М.Ф. Шкирятов и Н.М. Шверник с мощным аппаратом верных истолкователей и железных исполнителей чьей-то воли, которая по недоразумению именовалась волей партии.
(Вспоминается старый простенький анекдот. Известного геолога схарчили, потому что на вопрос, кто он, тот ответил: я — начальник партии. Ему было сказано, что у нас в стране только одна партия, и ее начальник — тот, кто сидит в Кремле, а не бродит по тайге с рюкзаком за плечами. А ведь и надо-то было добавить одно слово: партии геологической. Впрочем, это его, бедолагу, вряд ли бы спасло…).
К счастью, ни Михаил Федорович, ни Николай Михайлович, ни тем паче известный своеюскромностью Арон уже не могли повлиять на мою и партийную, и человеческую судьбу, и о том, что будет написано дальше, сужу с чужих слов. Точнее — со слов близких мне ученых-историков, а среди них есть весьма достойные и заслуживающие доверия люди. Так вот, Владимир Павлович Наумов, доктор исторических наук, автор и, можно сказать, почти штатный сотрудник “Правды” в конце 80-х годов ХХ века, говорил, что подвергнутых партийному допросу членов ВКП(б)— КПСС часто заставляли кого-то назвать, то есть выдать, что, увы, многие и делали, а затем, независимо от “степени искренности”, их направляли втакой-то кабинет (“Это прямо по коридору”). Из “такого-то кабинета” редко кто возвращался — там работали сотрудники “соответствующих органов”, четко знающие свои функции…
Владимир Ильич Ленин, которого наша перестроечная наука и публицистика смешалане буду говорить с чем, едва ли не до конца своей жизни сомневался в провокаторстве Малиновского, направленного им же “для укрепления большевистской линии” в дореволюционной “Правде”. Даже после приговора “партийного суда” — существовало такое “заведение” в РСДРП(б) -Ленин, по-моему, так и не поверил в предательство попа Гапона. Он требовал жестокой кары для Каменева и Зиновьева, выдавших планы Октябрьского восстания. Но не без его же согласия, уже после Октября, Зиновьев возглавил Петроградскую организацию РКП(б), а Каменев — сначала ВЦИК, а затем Московский Совет рабоче-крестьянских и солдатских депутатов.
А вот уже в наши дни председателя ЦКРК (Центральной контрольно — ревизионной комиссии КПРФ) В.Г. Юрчика после выступления с острокритическим докладом на партсъезде тотчас же отставили, посоветовав сосредоточиться на работе с массамив отдельно взятом Красноярском крае. Не парадокс ли: тот, кто должен по Уставу партиисдерживать амбиции не знающих удержу вождей, зависит и до сих пор не от воли партийных масс, а от этих же амбициозных лидеров…
Политика — сложная вещь, тем более, что этой науке (или искусству?) у нас в России никогда не учили.
Интересные размышления оставил на сей счет Питирим Сорокин, убежденный антикоммунист и даже учитель будущего президента США Джона Кеннеди. Труды Сорокина у нас мало кто читал, но все, даже несмышленыши, знают, что по “вероломному” приказу Ленина он был в сентябре 1922-го на знаменитом эмигрантском пароходе выслан из Советской страны.
И уж совсем нет никому дела до того, что ставший у нас знаковой фигурой Питирим Сорокин несколько раз арестовывался еще при царском режиме (начиная с 1906 года). Характерно название его изданной в 1914-м монографии: “Преступление и кара, подвиг и награда”. Активно участвовал в политической борьбе как эсер и крестьянский депутат (да, и тогда люди от сохи почему-то любили отдавать свои голоса асфальтовым землеробам). Был яростным идейным противником большевиков, как и мой однофамилец профессор Иван Ильин, идеолог “белого движения”. 2 января 1918 года — арестован и почти два месяца “провел” (какое красивое слово изобрели наши славные ученые-энциклопедисты!) в Петропавловской крепости. Но уже в марте переехал в Москву, сотрудничал в газетах, союзах и партиях, нескрываемой целью которых было свержение большевиков. Причем — любыми путями и средствами. Потом с горечью признал (его письмо было перепечатано и“Правдой”): “Истекший год революции научил меня одной истине: политики могут ошибаться, политика может быть общественно полезна, но может быть и общественно вредна, работа же в области науки и народного просвещения всегда полезна, всегда нужна народу…”.
Будущий изгнанник жил затем в Петрограде, а позже, после морского путешествия, в Берлине и Праге. Занимался преподаванием, издательской деятельностью.
Но я вспомнил Сорокина по другой причине. Хочу привести довольно длинную цитату из его книги “Дальняя дорога. Автобиография”. М., 1922, с. 37-38: “Когда политический режим начинает рассыпаться, “вирус дезинтеграции” быстро распространяется всюду, заражая все институты власти, проникая во все щели. Падение режима — обычно это результат не столько усилий революционеров, сколько одряхления, бессилия и неспособности к созидательной работе самого режима… Если революцию нельзя искусственно начать и экспортировать, еще менее возможно ее искусственно остановить. Революции для своего полного осуществления на самом-то деле вовсе не нужны какие-то великие люди. В своем естественном развитии революция просто создает таких лидеров из самых обычных людей. Хорошо бы это знали все политики и особенно защитники устаревших режимов. Они не могут оживить такой отмирающий режим, как, впрочем, и другие не могут начать революцию без достаточного количества взрывчатого материала в обществе”.
Может быть, это и заблуждение известного социолога, но, думается, это — великое заблуждение. Над ним стоит (простите за повтор) задуматься.
(Цитата приведена мною по книге “Политические деятели России. 1917” под редакцией очень близкого мне историка академика Павла Васильевича Волобуева, ныне покойного, и других моих добрых соратников по книге “Урок дает история” — докторов наук В.П. Данилова, В.В. Журавлева, А.П. Ненарокова…).
Я часто удивляюсь: почему не только политики еще сталинской выделки, но и те, кто Иосифа Виссарионовича, как говорится, в оригинале не читал, а только в разного рода изложениях и толкованиях, панически боятся раскрыть томик прежде гонимого социолога, мыслителя, полистать якобы “вражескую” газету или журнал? Ленин, к примеру, всегда начинал рабочий день с чтения не только “Правды”, но и не очень-то приятных для вождя большевистской партии изданий (тогда, к счастью, не было телекатастрофических новостей, способных вышибить мозги даже у самого гениального человека).