Ни для кого не секрет (кроме, разве что, младшего агрессивно-наивного поколения), что “Правда” — по крайней мере, в последние десятилетия Советской и даже постсоветской власти, — была символом России. Не потому, разумеется, что каждая статья или, тем паче, заметка согласовывались с “верхним” руководством. Это категорически не так. Точнее роль “Правды”, позицию ее журналистов можно обозначить словами великого Михаила Шолохова: мы, писатели, — говорил наш гениальный современник, — пишем не по указке партии. Но ей принадлежат наши сердца, и пишем мы по указке сердца.
Так могли бы сказать о себе и многие правдисты. В их числе и я.
Но той партии, о которой говорил Шолохов, которой давали присягу настоящие правдисты, давно уже нет.
Может быть, она и существовала только в нашем романтическом воображении?
А в реальности ее как бы олицетворяли серые личности партфункционеров вроде капитана Сипягина из политотдела нашей бригады ПВО, который в припадке сверхбдительности по сути выкинул в корзину для мусора две рекомендации моих прекрасных учителей — преподавателей техникума М. Рутенбурга и Г. Алескерова…Ее лицо за нас определяли такие люди, как майор Варваровский, пропагандист нашей же воинской части, ни разу, по-моему, не выезжавший в ракетные дивизионы, на стартовые плошадки, а только без устали строчивший “планы занятий” в сети политпросвета и доносы на офицеров инженерной службы, не выполнявших — из-за полной измотанности прямым своим делом — заданиякабинетного политбойца. Или подполковник Храмов, начальник политотдела, которого я однажды застал за потайным чтением моих личных дневников и литературных рукописей: он еще умудрился меня похвалить за их верное политсодержание…
Впрочем, я, кажется, вновь отвлекся от темы. (Это вообще дурацкая привычка неформального писателя — взбредает на ум что-то совершенно неожиданное и постороннее).
Как же все-таки выжила “Правда”?
Как вообще выживают люди? Газеты? Колхозы? Ясно только, как выживают чиновники: умножение через деление.
Я вспоминаю бесхитростный рассказ бывшей узницы гитлеровских концлагерей (возможно, где-то в старых блокнотах записана ее фамилия). В подобных учреждениях, лагерях смерти, как всем известно, человеческая жизнь ценилась ровно настолько, насколько ее носитель мог работать, приносить посильную лепту своему мучителю. Когда же человек-раб заболевал, его судьба в лучшем случае отдавалась на волю Божью. Выживешь — хорошо, будешь опять работать на хозяина. Не выживешь — Бог приберет…
Помните у Некрасова горькие строки о волжских бурлаках:
Женщина, о судьбе которой я вспоминаю, заболела дизентерией (на современном языке это называется диареей, а по-старому, по-русски — поносом). Ее силы таяли с каждым днем, с каждым часом. Хозяйский холуй уже махнул на нее рукой: пускай, мол, отходит в мир иной…И вдруг кто-то (всех деталей, увы, не помню) дал ей кусочек черствого хлеба.
Она с трудом разжевала его. И, кажется, тут же забылась сном. А проснулась — почувствовала, что к ней возвращаются силы. Она выжила.
Кусочек черствого хлеба спас человеку жизнь.
Так было и во время ленинградской блокады. Досужие журналисты и беспощадные писатели спорят о том, сколько людей погибло в блокадном Ленинграде — 640 тысяч или миллион. Подумали бы о другом: сколько людей выжило в осажденном фашистским зверьем, обреченном на вымирание городе? Как им, героям и жертвам бесчеловечной войны, удалось сохранить человеческое достоинство там, где его пытались нещадно растоптать гитлеровские захватчики и доморощенные мародеры?
Я смотрю сейчас телекадры: освобожденные американскими “джи ай” вольные иракцы грабят магазины, офисы, посольства…Это называется свободой, это называется демократией.
В блокадном Ленинграде, голосом которого в те годы были благородные поэты Ольга Берггольц и Николай Тихонов, где в окопном аду прорезался стих Михаила Дудина, где витали великие тени Александра Пушкина, Федора Достоевского, Николая Некрасова, Анны Ахматовой, Александра Блока и других наших славных соотечественников из мира поэзии, литературы, — так вот, в блокадном Ленинграде — Петрограде — Санкт-Петербурге (читай слева направо или наоборот), конечно тоже, не обходилось без крайностей. Люди не ангелы. Хотя бы потому, что им надо есть, пить, справлять естественные нужды.
Но ленинградцы — выжили.
Потому, что они были и оставались ленинградцами. Потому, что они — от мала до велика — знали одно: град Петров от основания своего никогда и никому не сдавался. Никакому врагу.
Вспоминаю рассказ Ольги Берггольц — вдовы репрессированного поэта Бориса Корнилова и гражданской, по-моему, жены пушкиниста Георгия Макагонова: она возвращалась с радиостудии, упала на снег от изнеможения и вдруг услышала записанный на пленку свой голос, как бы уже с того света. Она имела гордое право сказать: “Нас вместе называют Ленинград, и шар земной гордится Ленинградом…”
“Для славы мертвых нет” — это Анна Ахматова.
Это чувство, мне кажется, было спасительным и для правдистов. И — для “Правды”.
Шар земной, верили мы, гордился “Правдой”.
А мы гордились тем, что служили и служим ей, тем, что в ожидании свежего номера газеты в редакцию в 1991-м — 1993 годах приезжали с Украины, из Белоруссии, Прибалтики, других республик Советского Союза. Грузили пачки газет на тележки, везли к метро, затем — на вокзалы…Всем нам казалось, что “Правда” — это кусочек Советского Союза.
Расскажу об одном примечательном эпизоде.
Рано утром, в субботу — день выходной, звонят мне товарищи:
С фасада нашего здания сбивают название “Правда” и ордена газеты. Приезжай!
Две минуты на сборы. Полчаса — на троллейбус и метро, и вот я подхожу к зданию газеты “Правда”. Навстречу мне правдисты — писатели Виктор Широков и Иван Шаров:
— Опоздал!.. Все уже сбили.
Подхожу к подъезду: макеты орденов вперемежку с буквами “Правда” валяются на холодном бетоне. Подлое дело сделано. Символ Советской эпохи низвергнут. Людьми, которые все получили от Советской власти.
Я их не казню, даже не осуждаю.
Кто-то из них сумел нажить себе капиталец на всеобщей неразберихе. Даже после пожара не все возвращаются с пустыми руками. Однако большинство оказались погорельцами — их попросту заменили еще более пройдошистыми людьми. А чуть позже и тех заменили еще-еще более пройдошистыми…Уже три или четыре слоя сняли с древа предательства ловкие верховоды за последние 10-12 лет.
А “Правда” выжила потому, что она сохранила свои традиции. Правда, был момент, когда редакция колебнулась, были даже заверения, что она никогда не будет трибуной какой-либо партии. Но нет чуда без добра: на страницах газеты появились новые темы и новые авторы, она стряхнула с себя обветшалые одежды. И все же -осталась “Правдой”.
Суть дела не в том, что и ордена, и буквы с фасада мы бережно перенесли в музей газеты, где они и сохранились.
И даже не в том, что по нашему зову к редакции съехались человек 40-50, достали где-то лестницу и красной краской написали на фасаде заветное слово “Правда” (его через день-два старательно закрасили нанятые издательскими начальниками продажные маляры).
Суть в том, что “Правда” — это историческое явление, это частица нашего прошлого, настоящего и будущего, это — зеркало великой эпохи.
Кому-то привиделось, что эта эпоха была наихудшей в нашей истории. Ложную мудрость удалось внедрить в сознание миллионов людей. Сегодня они уже понимают, что их попросту обманули. Что, конечно, стоять в очередях — унизительно, но толкаться локтями на мнимом рынке — унизительно вдвойне. Что быть плохо одетым стыдно, но еще стыднее оказаться раздетым догола и нагишом бродить по улицам…