Два месяца спустя меня выпустили на свободу без права проживания в Топуско. Мне разрешалось поселиться в каком-нибудь селе в окрестностях Топуско. Я поселилась в селе Граджани. Через некоторое время перебралась в Топуско к моей куме Грегорич Марии; она римско-католической веры и по народности хорватка. У нее я оставалась вплоть до 31 декабря 1941 года, когда через Петриню и Загреб отправилась в Белград.
На переезд в Сербию я решилась после уговоров Капаца Луки, трактирщика; Бабича Ивы, трактирщика, и его брата Стевы, а также Кунича, управляющего курортом Топуско. Все они — хорваты, но доброжелательно настроены к нам, сербам, и следили, чтобы со мной ничего не случилось.
Капац Лука сказал мне, что усташский офицер Гргец получил от Павелича распоряжение: поскольку усташи в Боснии не могут навести порядок, они должны всех сербов в Кордуне убить и таким образом с Кордуном покончить. За выполнение этого приказа отвечает Видакович Никица, главный усташский уполномоченный в Глине и окрестностях. Он прилагает все старания, чтобы распоряжение было выполнено.
Сербов убивали и грабили, сжигали их дома, насиловали девушек и женщин в Топуско и округе следующие усташи: Коцман Антун, учитель в Топуско; Бриешки Илия, пекарь в Топуско; Малинац, маляр из Топуско; Санички Джуро, земледелец из хорватского села, близ Топуско; Мато, пекарь из хорватского села, и его брат Джуро, чьих фамилий я не знаю; Путрич Томо, сын делопроизводителя общины из Топуско; Прус Стево, столяр из Топуско; и его брат Славко; Прус Иво, жестянщик из Топуско; Лонгер Джуро, земледелец из хорватского села; Звиншчак, усташ из Загреба; д-р Климек, врач из Топуско.
Наконец заявляю, что все сербы в Топуско и округе под давлением со стороны хорватских властей и усташей должны были перейти в римско-католическую веру. Молодые сербки, мало того, что под принуждением перешли в римско-католическую веру, но должны были еще и вступить в усташскую организацию — хотя усташи убили их отцов и братьев, а имущество разграбили, они были вынуждены присоединиться к усташам и петь усташские песни.
С протоколом ознакомилась, с моих слов записано верно.
Юлка Шкара
Допросил и заверил: Протокол вел:
Джуро Й. Родич Стана Пепавац
Мать в луже крови
Одна женщина из Дивосела близ Госпича, мать двоих маленьких детей, двух и пяти лет, описывая свои мучения, рассказывает:
“После крушения нашего государства наши мужья вернулись домой. Какое-то время все было спокойно — и мы возделывали наши поля. Вскоре начали появляться усташи, взрослые мужчины и юноши из Перушича и окрестных сел, а поначалу — в основном студенты. Они быскивали дома, говоря, что ищут оружие, и уносили все, что имело хоть какую-то ценность: деньги, часы, золотые вещи, тамбуры, мужские и женские костюмы, что подороже, обувь и собранное для девушек приданое. Моего мужа и других мужчин, которые пользовались авторитетом, посадили под арест в здание школы. Некоторое время мы носили им еду. Однажды мужа вместе с другими отвели в Госпич. Я была там несколько раз, но не нашла его ни в усташской ставке, ни в тюрьме, хотя там находились многие наши крестьяне и крестьянки. Накануне Ильина дня в селе поднялся переполох, так как прошел слух, что усташи в Госпиче и окрестных селах убивают всех сербов подряд. И народ побежал — мужчины, женщины, дети, даже старики. Я тоже двинулась в путь вместе с моими двумя детьми. В селе осталась моя мать и свекровь, поскольку они думали, что им, старухам, ничего не грозит. За четыре часа пешего хода мы добрались до большого леса. Сюда стеклось много людей из разных сел; Вуинович, Радакович, Обрадович и других. Нас уже было несколько сотен — мужчин, женщин, детей. Здесь мы провели ночь.
На следующее утро мы отправились дальше, так как боялись, что кто-нибудь выдаст нас усташам. По пути людей становилось все больше. Около двух часов пополудни мы добрались до какого-то леса на Велебите. Здесь нас было тысячи — мужчин, женщин и детей. Еще и из других сел: Читлук, Матич, Орнице, Ведро-Поле, Клиса, из окрестностей Госпича и из Госпича. В том лесу мы переночевали и на следующий день под вечер двинулись дальше, так как опасались предательства. Снова по пути прибывали все новые сербы-крестьяне, которые бежали из своих сел перед угрозой резни. Думаю, что в тот день нас собралось 10–15 тысяч, а может и больше. Все мы расположились в этом большом лесу — чуть выше болота Крушковача — и постарались не шуметь, чтобы нас не обнаружили усташи. Мы не захватили с собой никакой еды. Наши старшие решили послать детей в ближайшие села на поля — накопать и принести картошки. Дети, пробираясь через лесочки, вдоль заборов, принесли картошку и пригнали много коров, так что было и молоко. Мы думали, что продержимся тут три дня, пока не закончится резня.
Однако после первой ночи перед самым рассветом раздались выстрелы из винтовок и затрещали пулеметы. Мы были со всех сторон окружены усташами. На нас обрушился град пуль, и через минуту в крови лежали тысячи мужчин, женщин и детей. Людей охватил ужас, и все, кто еще не был убит или ранен, в панике кинулись бежать через лес. Все мы обезумели от страха. Как только среди нас, бегущих, раздавался детский плач или чей-нибудь громкий крик, это сразу слышали усташи, которые были всюду вокруг нас, и немедленно в нас стреляли. Многие рядом со мной падали, убитые или раненые. Сама до сих пор удивляюсь, как я прошла с детьми через этот ад и осталась жива. Мы бежали, не разбирая пути, собираясь вместе, как только выстрелы затихали, и рассыпаясь, как только усташи, обнаружив нас, начинали стрелять вновь. И это непрестанно продолжалось два или три дня и ночи. Мы нигде не могли укрыться и отдохнуть, и нас оставалось все меньше и меньше.
Я все время, насколько хватало сил, бежала с моими детьми. Уже на второй день я натолкнулась на семерых детей моего кума. Между ними была и самая младшая — Олгица, которой был тогда год. Продолжая вот так бежать, дети всюду искали свою мать. Во время первого обстрела их отец погиб одним из первых. Старший из детей, сын, сказал мне, что их мать крикнула детям, чтобы они бежали, и схватила на руки маленькую Олгицу. Но поскольку ребенок кричал, мать побоялась, что их обнаружат усташи, и в панике, желая спасти остальных детей, решила оставить Олгицу рядом с телом своего погибшего мужа. В этой суматохе дети вскоре потеряли мать из вида. Стали ее звать и искать, и в это время услышали крик маленькой Олгицы. Брат не мог этого вынести, а поскольку ему не удалось найти мать, он вернулся, взял Олгицу на руки и так с ней и бежал. Эти дети остались со мной. Только изредка они удалялись от меня, чтобы попытаться отыскать в лесу свою мать. Пока мы бежали, часто до нас доносилась стрельба усташей, и было слышно, как они перекликаются: “Иво, Анто, вот они! Держи их! Стреляй!”
На третий день под вечер мы оказались неподалеку от группы людей из села Басарич и собрались тут провести ночь. Ночью началось страшное ненастье, и шел ливень, какого я в жизни не видела. Детей я как-то устроила под большим деревом, а самых маленьких прикрыла собой. От ливня у меня все тело было словно избито, а руки были окровавлены. Когда ненастье прошло, люди окликали друг друга и звали к огню, который разожгли. Утром мы снова услышали выстрелы недалеко от нас. Мы притаились и старались заглушить плач детей, чтобы усташи не обнаружили нас. Около полудня я решила вернуться с детьми домой — и будь что будет. Уже столько дней мы ничего не ели, и я подумала, что все равно мы погибнем, если не от усташской пули или ножа, то от голода и усталости.
Идя вдоль дорог, я видела груженные разным скарбом телеги — те самые усташи из Трновца и Брушана, которые преследовали нас, убивали и грабили, везли награбленное к себе домой.