Летом, когда деревенщина корпит на своих фермах, там были залитые слепящим светом пляжи, и теперь еще его пересохший язык складывался трубочкой при одном воспоминании, как в лабиринте между пустыми нефтяными бочками, подпиравшими плот для ныряльщиков, он целовал Айрин. Или не Айрин, а еще кого-то. Теперь имена не имели значения.
Он еще раз прошелся вдоль гряды и, поливая кукурузу, повспоминал имена, которые теперь не имели значения. О, город кишел девицами! Стоило часок постоять на углу, и они проплывали мимо вас буквально тысячами. Тогда даже болтали о каких-то проблемах перенаселения. Сотни тысяч людей!
Ему вспоминались толпы студентов, которые набивались зимой в натопленную университетскую аудиторию. Он приходил туда в белой рубашке. Воротничок плотно облегал шею. Он мысленно потрогал пальцами узел шелкового галстука. Какой он был — полосатый или однотонный? Он подумал об универмагах, битком набитых костюмами и куртками. А расцветки! Музыка, и — аплодисменты!
«Фокус в том, — думал он, переводя дух возле Растения, — что мне не с кем поговорить».
Все население Тасселя насчитывало двести сорок семь человек, и ни один из них — абсолютно никто — не в состоянии был понять Бадди Андерсона. Мир погиб, а они даже не подозревали об этом. Они никогда не принадлежали тому миру, а Бадди на краткий миг стал его частью и увидел, что этот мир прекрасен.
Ведра наполнились, и Бадди, подхватив их за ручки, потащился в поле. Сотый раз за этот день он перешагнул пень с болезненного вида наростом, который остался от Растения, питавшего гряды год назад. На этот раз он наступил босой ногой на гладкую деревяшку, залитую скользким соком. Тяжелые ведра помешали ему удержать равновесие, и он упал навзничь, обливаясь выплеснувшимся из ведер соком. Он лежал в грязи, сок расползался по груди и рукам, а мириады мух тут же обсели его. Он не пытался подняться.
— Ну, чего разлегся? — произнес Андерсон. — Дел полно. Помогая Бадди подняться, он протянул ему руку, куда более ласковую, чем сказанные слова. Голос сына чуть заметно дрожал, когда он благодарил отца.
— Цел?
— Вроде, да. — Он поморщился от боли в копчике, все-таки он ударился о нарост на пне.
— Ну, тогда спустись к ручью и отмойся от этого дерьма. Так и так пора пойти перехватить чего-нибудь.
Бадди кивнул. Подхватив ведра (просто потрясающе, до какого автоматизма доходишь на этой работе, уж от себя-то он такого не ожидал!), он пустился вниз по лесной тропинке, ведущей к ручью, из которого жители поселка брали воду. Когда-то ручей широко разливался по окрестностям и назывался Гузберри Ривер. Семь лет назад все эти земли — и поля, и лес, и поселок — были залиты водой, они лежали на глубине от десяти до пятнадцати футов. Но Растения выкачали отсюда воду. Это продолжалось по сей день, так что ежедневно северная береговая линия озера Верхнее подвигалась на несколько дюймов к югу. Однако это отступление, кажется, становилось не таким стремительным, поскольку все Растения, кроме самых молодых, уже достигли своей предельной высоты.
Он разделся и, вытянувшись во весь рост, улегся в ручье. Тепловатая влага обтекала его обнаженное тело, смывая и сироп, и грязь, и дохлых мух, прилипших к нему, словно к бумажной липучке. Он задержал дыхание, стал медленно опускать голову в поток и постепенно целиком погрузился под воду.
Вода влилась в уши, и он стал отчетливее различать слабые звуки: слышно было, как мелкие камешки на дне ручья скребут по спине, а издалека донесся другой звук — низкий, стремительно нараставший рокот, который внезапно рассыпался дробным стуком. Он узнал этот звук, кроме того, ему было ясно, что здесь и сейчас он не должен был раздаваться.
Он поднял голову из воды как раз вовремя, чтобы увидеть корову, которая мчалась к нему, опустив рога. В эту минуту и она увидела его. Грейси прыгнула, и ее задние копыта ударили дно в нескольких дюймах от его бедра. Совершив прыжок, она устремилась дальше, в глубь леса.
Это было еще не все. Остальные коровы неслись следом. Бадди считал их, а они плюхались, перескакивая через ручей: восемь… одиннадцать… двенадцать. Семь герефордских и пять гернзейских. Все.
Вдали слышался тоскливый рев быка, и наконец появился сам Стадс — огромный бурый герефорд с ослепительно белым чубом, единственный в поселке. Он уставился на Бадди с неожиданным вызовом, но его дело не терпело отлагательств и было куда важнее сведения старых счетов. Он понесся вслед за коровами.
То, что Стадс вырвался из загона, было плохо, поскольку все коровы были стельными и отходили уже половину срока, а если их покроет разохотившийся бык, то ничего хорошего не жди.
Особенно худо это было для Нейла, который отвечал за Стадса. Мысль об этом, впрочем, не слишком удручала Бадди, но все же он беспокоился за скот. Он поспешно влез в рабочие штаны, все еще липкие от сиропа.
Пока Бадди перекидывал через плечи помочи, из лесу вынырнул Джимми Ли, младший из двух его сводных братьев, спешивший вслед за быком. Его лицо пылало возбуждением погони, и даже когда он возвестил о случившейся беде — «Стадс вырвался!» — его губы тронула улыбка.
Всем детям — Джимми не был исключением — присуща бесовская тяга к вещам, которые вызывают смятение у взрослых. Они приходят в восторг от землетрясений, ураганов и сбежавших быков.