Гензель терпеливо слушал, хотя деревянная скамья буквально обжигала седалищное место. Невозможно было усидеть на месте, слушая все эти отцовские истории, хотелось вскочить, пробежаться по огороду, сшибая сухой веткой покачивающиеся чертополошьи головы, крикнуть: «Вот тебе, Ярнвид! Получай, старое болото!..» Тогда он сам был возрастом не старше Гретель. Будь он постарше да поумнее — постарался бы получше запомнить советы отца…
— …И полез этот Хуго в очередной раз в чащу. Все ему один цветок покоя не давал. Слыхал про Алый Цветок, немощь ты моя безродная? А? Ну конечно слыхал. Будешь столько языком чесать с мальчишками уличными — точно ремня у меня отведаешь… В общем, наслушался Хуго про этот Алый Цветок — и решил его добыть во что бы то ни стало. Он говорил, то ли для жены, то ли для дочери хочет, но мы так поняли, что Алый Цветок ему для личного пользования нужен. Он же знаешь чего… Ну все-то ты знаешь, а! Смотри-ка на него, подлеца! Не положено тебе таких вещей знать еще, огрызок! В общем, ходит слух, что Алый Цветок на силу мужскую сильно воздействует. Ну как потроха мантикоры, только в тысячу раз сильнее. Вот наши бабы в свое время и погнали мужей в Железный лес за этим своим Алым Цветком… Сколько из-за этой прихоти головы лишилось, вспомнить страшно. А, бабы, одно слово…
Гензель старался слушать внимательно, не пропуская ни единой подробности. Гретель же почти не обращала на отцовские истории внимания, а может, просто не подавала виду, поди пойми. Когда у нее не было работы по дому, Гретель предавалась своему излюбленному времяпрепровождению — пробиралась в угол за печкой и шуршала там страницами «Классических генетических моделей» Менделя. Книга досталась ей случайно и чуть не была утоплена отцом под горячую руку. Он считал, что книги для геномастеров до добра не доведут и не стоит обычному квартерону лезть в подобные дела, пусть и краем глаза. Но Гретель каким-то чудом книгу отстояла и теперь по вечерам, когда отец брался за инструменты, тихонько шелестела тонкой бумагой. Долгое время Гензель был уверен, что сестра просто по-детски глядит на мудреные картинки. Хватало там картинок — сложных, как микросхема, исчерченных десятками разных рисок, с хитрыми символами, точками… Когда выяснилось, что Гретель не просто разглядывает картинки, что-то делать с ней или с книгой было уже поздно.
Отец надолго замолкал — не ладилась какая-то мелкая деталь. Например, не выходил глаз у крошечного скорчившегося утбурда или недостаточно страшным получался пещерный кобольд с узловатыми клешнями-руками.
— И что с угольщиком сталось? — не выдерживал наконец Гензель, мучившийся любопытством.
— Да не спрашивай ты под руку, холера! — сердился отец, но быстро возвращался в благодушное состояние. — Говорю же, понесло его в Ярнвид вновь, за Алым Цветком этим, чтоб ему сгореть… Скольких людей пережил, а так и не понял, что Ярнвид людей так просто не отпускает. Говорят, в пыльце его смесь какая-то особая, которая в нашем мозговом веществе на какие-то там центры воздействует… Ну и тот, кто в Ярнвид слишком часто забредает, потом без этой смеси дышать не может, тянет его к лесу, как к бутылке… Ну, этого я не знаю, это геномастера пусть сами решают, их парафия… Знаю только, что цветок этот Хуго на свою беду нашел. Алый, говорит, как огонь в ночи, так глаза и притягивает… Ну, пока еще мог говорить. Прикоснулся он к тому цветку рукой. И нет чтобы перчатку натянуть, словно не знал, какие цветочки могут в Ярнвиде расти… Сорвал и сорвал. Только, говорит, кольнуло немного в пальцы, словно занозу мелкую загнал. Помчался Хуго с цветком домой, словно за ним стая вурколаков гналась. Только впустую все. Цветок в несколько минут завял и рассыпался прахом, даже лепестков не осталось. Ругнулся он, но делать нечего, вернулся в дом и спать лег с горя. Мол, в следующий раз повезет… Только не было ему уже следующего раза. Ночью, жена говорила, просыпался несколько раз от жажды и горел весь, точно не на кровати, а на углях лежал. С утра ослабел, на работу чуть живой выполз. Лицо осунулось, глаза навыкате… Иные в гробу лучше выглядят, одним словом. Знали бы мы, что потом только хуже будет, — сами бы прикончили бедолагу…
— Это цветок его так?..
— Да уж не василиск! Не перебивай, сказано же! Цветок, цветок… Алый, будь он неладен. С того дня стало Хуго все хуже и хуже. Сперва кожа у него начала твердеть по всему телу. Словно бы коростой покрываться. Жена ему и компрессы делала, и мазями всякими лечила, да толку, если человек, считай, сам свою голову на плаху отнес… Руки-ноги у него отниматься начали, сам без чужой помощи через пару дней уже и с кровати не вставал. И вообще во всем теле одеревенение какое-то началось. Руки еще гнутся, а пальцы перестали, один от другого не оторвать. И по всему телу отростки пошли расти. Тут мы и поняли, что Хуго генетическую погань какую-то подцепил от того цветка. Кости у него срастаться между собой начали, а лицо таким сделалось, что даже нам смотреть тошно было: корой покрылось, мхом, дрянью всякой… Был человек, а стал — дерево. Ночами от боли ревел, полгорода слышало. Есть уже не мог, жена его через трубку бульоном кормила…