Кэтрин Кейв
Генри Гоббс, покоритель космоса
1. Первый день после каникул в Омикронской Академии
Вечно все одно и то же.
В начале семестра в класс входит учитель. Он стучит по столу, но никто его не слышит — все тоже стучат. Так что он кричит:
— На задней парте! Потише! Прекрати, Гонзо, если ты сломаешь парту, тебе придется платить за нее из обеденных денег. Все сядьте и замолчите! Мне нужно отметить отсутствующих в журнале.
Он берет журнал.
— Артур! Генри! Гонзо! Мальчики, проводите его в медкабинет, он сам виноват, парты не рассчитаны на то, чтобы стоять ни них на голове. Чарли! Реджинальд! Ничего страшного, мой мальчик, через пару часов кровотечение остановится. И не капай на тетрадь по математике, у тебя ведь есть черновик! Мэтью, чем ты там занят? Можно подумать, это у тебя идет кровь из носа! Нет, в медкабинет я тебя не отпускаю, там и так уже не протолкнуться. Сядь и опусти голову между коленей, тебе станет лучше. — И так далее, пока не выдохнется.
Тогда он переходит к делу.
— Ладно, класс, — говорит он. — Домашнее задание на неделю. Я хочу, чтобы вы написали сочинение на тему «Как я провел каникулы». Не меньше четырех страниц, я говорю — нормальных страниц, а не половинок, как сделали некоторые мальчики в прошлом семестре. Почерк должен быть аккуратный, а если не знаете, как пишется какое-нибудь слово, посмотрите в словаре. Не повторяйте все время «был, была, было», потому что это нудно и говорит о небрежности, и воздержитесь от сленга, вам уже десять лет, пора научиться разбираться в словах. Не забудьте о запятых, их мне нужна целая куча, и будьте любезны делать абзацы, мне надоело читать целые страницы сплошного текста, у меня от этого голова болит. Сдать сочинения надо будет на первом уроке в понедельник, и нечего дурачиться, Генри. Я все это время на тебя смотрел — и на тебя, Артур, тоже. Это была веселая неделя, но она позади, вся планета на пятидесятилетнем карантине, и весело теперь будет не так уж скоро. Если я услышу еще хоть одно слово о склизеньких зеленых гуманоидах и тому подобной ерунде, похожей на доисторические комиксы, которые привезли сюда с Земли наши предки сотни лет назад, у вас будут неприятности. Хорошо, класс, доставайте тетради. Да, сейчас география, Генри, у нас всегда по понедельникам первым уроком география. Раз уж тебя так переполняет энергия, раздай новые учебники.
Это мистер Томас, мой учитель, но остальные не лучше. И не сомневайтесь: хотя они и твердят, будто хотят узнать, что вы делали на каникулах, на самом деле им не это нужно. На события в твоей жизни учителям начихать с высокой вишни — надо только написать все красивым почерком и не наделать ошибок. У взрослых голова забита грамматикой. Нет правды на свете. Это факт и общеизвестная истина.
Так зачем же мне тратить время на всю эту муть и писать страницу за страницей — гораздо больше четырех — для человека, который не оценит моего труда и отошлет его назад, приписав, возможно, внизу что-нибудь вроде: «Неплохо, Генри, но тема не раскрыта и поработай над почерком»? Рассказать, что произошло со мной на каникулах, непросто. Воспоминания — серьезная работа, не говоря уже о том, чтобы смотреть слова в словаре. Зачем стараться, если можно подсунуть то, что я писал в прошлом году, и мистер Томас ничего не заметит?
Ответ заключается в том, что я поговорил с одним знакомым, и он сказал, что если я обо всем этом не напишу, то не напишет никто.
Он сам не хочет этого делать, потому что пытается все забыть.
Лейтенант Джонс не будет, потому что пока еще проходит лекарственную терапию и ему не дают ручек и других острых предметов.
Майор Разумофф не может, и это хорошо, потому что, хотя это был несчастный случай, майор мне никогда не нравился.
Так что написать правду придется мне. Это мой долг перед историей.
Это сочинение — абсолютно подлинный отчет о том, что я делал на каникулах. Это хорошая история, а самое лучшее в ней — то, что я здесь и могу сам ее рассказать. Запросто могло получиться по-другому.
2. Омикрон и Роло
В изученной Вселенной четыре тысячи двадцать девять планет (только не спрашивайте меня, как их так точно подсчитали, потому что я не знаю и мистер Томас тоже. Когда я сегодня утром спросил его об этом, он сказал: «Сил моих нет! Если тебе так интересно, посмотри в энциклопедии». Но мне было не так интересно, и я до сих пор не знаю).
В общем, можете забыть о четырех тысячах двадцати восьми из этих планет, в том числе и об интересных вроде Меги и Филиппона, потому что эта история не про них. Она про Омикрон, про который в моем учебнике географии говорится, что это самая маленькая и незначительная планета из известных человеку. Это единственное упоминание об Омикроне на весь учебник. Нас нет даже на карте на обложке, где отмечены остальные планеты.
— Почему тут про нас ничего не говорится? — спросил я мистера Томаса. — Ну, про то, как тут всё, и вообще?
— Мы сами знаем, как тут всё, Генри, — сказал мистер Томас. — Тут и так всё плохо, особенно сейчас, в начале четверти, и еще и читать об этом нам не хочется. Ах, вот наконец и звонок. Отложили учебники… Да не так, Гонзо, где твоя голова? Сил моих нет, я не имел в виду отбивать учебник головой, ты что, совсем с ума сошел?! Вставай, Артур, дай я погляжу. Что ж, не так уж плохо, немного скотча — и все зарастет. Положите Гонзо куда-нибудь туда, где мы не будем об него спотыкаться. Убирайтесь и хорошенько отдохните на перемене. Я-то уж точно постараюсь.
Все это прекрасно для тех из нас, кто живет на Омикроне. Но как же остальные, те, кто когда-нибудь прочитает эту историю? Мы не упоминаемся в их учебниках, нас не показывают по их телевизору, и я готов спорить, что нас нет и в их газетах тоже. Если им попадется эта книга, они скажут: «Омикрон? Никогда о нем не слышали» — и подумают: «Какая чушь», совсем как мистер Томас, но по другим причинам.
В общем, это несправедливо, но я ничего не могу с этим поделать. Написать историю Омикрона к понедельнику я не успею, а если и успел бы, разве стали бы вы ее читать? Не думаю. Когда вспомню, буду вставлять в сочинение разные полезные сведения. А вы их лучше не пропускайте: я что, зря старался?
Ну вот, вы почти готовы начинать. Вы уже знаете меня, моего друга Артура (у которого папа — начальник посадочной станции) и мистера Томаса. Большинство других вы, знать не можете, потому что, когда эта история начиналась, я и сам их не знал. Зато я уже знал Роло, что гораздо хуже. Он тоже принимал участие в самом начале истории, так что откладывать его описание я уже не могу.
Вот он — Роло, мой брат. Дело было тем утром, когда все это началось.
Роло пятнадцать лет. Он большой, как горилла на картинке в нашем учебнике биологии, но не такой дружелюбный. У него по всему телу мускулы, потому что каждый вечер перед сном он отжимается — обычно сто раз. Я точно знаю — считаю, сколько раз дом трясется.
Тем утром, когда все это началось, сижу и в кухне, никого не трогаю. Мама убежала на работу на продовольственный комбинат. Папа два года как ушел из семьи, так что его тоже нет дома. Роло еще валяется в постели.
И вдруг земля содрогается, раздается страшный гром. Это Роло встает. ТОП, ТОП, ТОП! — топает он по коридору в кухню. ХРЯСЬ! — слетает с петель дверь. Роло пришел. Лицо у него наперекосяк, из ноздрей вырывается пламя. Он всегда такой за завтраком.
Сегодня в его исполинских пальцах стиснута какая-то баночка. Он сует ее мне под нос:
— Ты что, опять перевел мой бальзам для волос на свои модельки? Да?
— Да я почти ничего и не взял!
— А куда он тогда подевался? Гляди.
Я сам вижу, что баночка пуста: Роло практически надевает ее мне на нос.
— Я тут ни при чем.
Дай Роло волю — и он обвинит меня во всем на свете.
— Еще раз тронешь мои вещи — хоть один раз! — я из тебя котлету сделаю! И не думай, что я шучу! Я не шучу! — кричит он все громче и еще колотит по столу своим кулачищем. БУМ! БУМ! Земля дрожит, окна дребезжат. Чудо, что дом не рушится.