Иногда звуки распознать легко. Журчание воды — это из ванной. Ну да: ТТТТТТУХ-ШШУХ-БУЛЬ-БУЛЬ-БУЛЬ-ТЬФУ. Кто-то чистит зубы. Я этим сегодня заниматься не буду, от одного раза ничего со мной не случится. Надеюсь, тюбик завинтят, так что до завтра паста не окаменеет.
Э-Э-Э-А-А-А. Знаю, что он делает: глядит себе на гланды и думает, зачем ему столько и почему одна гландина больше другой. Звездолетчики — тоже люди, правда?
А теперь что? ЧЁС-ЧЁС. Это в ванной причесываются — или звук доносится откуда-то еще? И при чем тут ШУРУХ-ШУРУХ, который я тоже слышу? Скорее всего, это майор все листает свою книжку. А клацанье — это что? КЛАЦ-ЧЁС-ШУРУХ. Все равно что слушать три рассказа одновременно.
И вдруг раздается страшный БЛЯМС-БЛЯМС-РА-ТА-ТА-КЛАЦ. Все остальные звуки прекращаются. Становится так тихо, что, по-моему, никто и не дышит. Я-то уж точно. Мне кажется, что это отвалился двигатель или кто-то забыл закрыть звездолетную дверь. Если бы тут был хоть кто-то, да хотя бы Роло, кто бы мне объяснил, что случилось!
— Это вы, лейтенант? Вы целы?
Пауза, а потом дрожащее: «Я сплю». Какой ужасный врун! Даже у Гонзо — и у того получилось бы лучше!
— Майор! — окликает капитан.
ХРР-ПШШ, Не очень убедительно. Значит, майор тоже врун. Меня это не удивляет.
Готов спорить, что грохотал именно он. Потому что теперь, когда я снова начал дышать, я понимаю, что это было. Это было долото. Конечно, могла быть и отвертка, но я за долото, а я в жизни ронял достаточно инструментов, чтобы разбираться в том, как они падают. Только что же он долбил этим долотом среди ночи, когда снаружи ничего, кроме глубочайшего вакуума? Вот чем я бы заинтересовался на месте капитана.
Правда, меня все это не касается. Я бы поспал, но на звездолете так шумно.
— Один… два… три… четыре, пять, шесть, семь… восемь… девять… десять. — Кому-то тоже не спится.
— Одиннадцать динозавров, двенадцать, тринадцать, четырнадцать… — Счет продолжается, пока меня не начинает клонить в сон. — Сорок шесть, сорок семь… сорок восемь, сорок девять… — ПЛЮХ! — Кто-то взбивает подушку. — На чем бишь я остановился? Сколько было динозавров? Ну вот, придется начинать все сначала…
ПЛЮХ-УУУ-ПЛЮХ.
— Пятьдесят, — тихо говорю я. — Вы дошли до пятидесяти.
Молчание.
— А я и не знал, что кто-то еще не спит, — говорит капитан. — Спасибо, Джонс. Или это Разумофф?
Я ничего не говорю.
— Пятьдесят динозавров, пятьдесят один, пятьдесят два…
Не знаю, сколько всего было динозавров, потому что тут же засыпаю.
9. За миллион миль от дома
Когда я просыпаюсь, то вижу, что иллюминатор над койкой стал черным. Я слюню уголок покрывала и протираю стекло, но разницы никакой, разве что покрывало тоже почернело, — стекло остается как есть. Я едва не решаю снова лечь спать, как вдруг понимаю — в глубоком космосе нет никакого солнца, никакого света. Нет ни облаков, ни ветра, не идет дождь. Погоды нет. Это очень интересно и еще как-то, не знаю, как сказать. Я еще никогда не бывал так далеко от дома.
Закончив протирать стекло, я чувствую, что проголодался. Пора позавтракать.
Здесь нет кукурузных хлопьев и безмолочных сливок, а весь шоколад я съел еще вечером. Придется открыть один из пакетов, которые я с собой захватил. У меня есть шоколадный пудинг, сырно-картофельная запеканка и сухой крыжовенный йогурт (не понимаю, почему я вдруг его взял, я ем только черносмородиновый). Думаю, можно начать с шоколадного пудинга. Чтобы развести его, нужна вода, а в гостиной для пассажиров я видел автомат со стаканчиками. Я выскальзываю из каюты и наливаю себе стаканчик. Ничего сложного.
Правда, пудинг вышел с комками. Может быть, мама разводит его кипятком. Ладно, сойдет и так, мне же нужно продержаться всего несколько дней. Я же не недоразумение вроде Артура, который умрет без своих бутербродов с арахисовым маслом. Что мне какие-то комки. И вообще не так уж я проголодался.
У меня получилось полстаканчика вязкой бурой жижи. Я сую стаканчик под койку — выкину, как только представится случай.
А что теперь? На часах у меня 8.30. Не может быть, чтобы остальные еще не встали! Но я не слышу ни звука. Неужели все спят? А кто тогда у штурвала?
А вдруг они не спят? А вдруг команду скосил таинственный вирус, как в какой-нибудь Гонзиной книжке, и мне придется самому вести звездолет на Омикрон? Будет просто здорово: я не умею управлять звездолетом и не знаю дороги. Вот чему должны учить в школе, а не географии, математике или запятым.
БРРРРРРР! Прямо у меня под ухом звонит звонок. Я едва не выпрыгиваю из кожи — вдруг это значит «Пожар!» или «Все с корабля! Куда делся мой парашют?». Потом раздается КЛАЦ, и звонок умолкает.
— Экипаж, пора вставать, — говорит капитан.
Еще бы не пора. Только представьте себе: отправиться в сверхсекретную ультраважную внегалактическую экспедицию — и ставить будильник чуть ли не на девять утра! Не думаю, что Центр Управления Полетами обрадуется, если узнает об этом или о том, что все утро команда не делает абсолютно ничего. Они даже почти не разговаривают. В таких условиях быть безбилетником очень скучно. В школе можно хотя бы писать Артуру записки. А здесь за что ни возьмись — все трудно делать. Я не жалуюсь, но это, честно, очень трудно.
Вот, например, я слышу, как кто-то напевает — причем напевает так плохо, что ему стоило бы помочь просто ради блага человечества. Я присоединяюсь — совсем тихо.
— ХУМ-хум-ХУМ-М-М-М, — говорит он.
Больно слышать.
— ХУМ-М-М-хум… ХУ-ХУМ-М, — говорю я. Только глухой не поймет, что так лучше.
Но не успел я пропеть и трех раз, как он начинает визжать:
— Прекрати, прекрати! Я знаю, что тебе нужно, ты хочешь свести меня с ума, так вот у тебя ничего не выйдет, не дождешься, ты и носки у меня воруешь, никогда парные не подобрать, но я тебя разоблачил, я все знаю, так что прекрати, прекрати! — ТУМ-ТУМ.
ТУМ-ТУМ? Что-то я не понимаю. А вдруг это он стукнул остальных двоих по голове тяжелым предметом? Кому захочется оказаться на звездолете, который ведет в никуда со скоростью миллион миль в минуту не в меру обидчивый убийца в непарных носках? Наверное, никому.
В общем, я ошибся. Никого по голове не стукнули, потому что я слышу, как капитан говорит Разумоффу, что Джонсу дурно. Такое бывает со всеми звездолетчиками — время от времени. И даже довольно часто.
Вскоре мне и самому становится дурно. Я уже пересчитал все плитки на потолке, все квадратики на полу и все панели на стенах. Я сделал себе палатку из покрывала и представил себе, что я в походе и через несколько минут придут Артур и Гонзо с мешком шоколадного печенья и мы съедим его, распевая песни у костра.
Но без печенья, Артура и Гонзо все это неинтересно. Особенно без печенья. Я так проголодался, что готов съесть все что угодно. Даже то, что у меня в рюкзаке. Попробую. Может быть, на этот раз шоколадный пудинг выйдет без комков.
Вышел с комками. Вскоре под койкой оказывается уже два стаканчиках с жижей. Тут меня осеняет: если добавить в эту жижу еще порошка, из нее можно будет отлично лепить. Я найду себе занятие и решу проблему с мусором.
Чтобы смесь получилась достаточно густой, мне приходится израсходовать все пакетики с крыжовенным йогуртом и четыре пакетика сырно-картофельной запеканки. Получается замечательно, только цвет странный — такой болотно-зеленый. Смеси хватает на четырех змеек, пару маленьких ящерок и шипастого динозавра. Динозавр мне нравится больше всех. У него такое радостное лицо. Только что вылез из болота и увидел друга.
Я назову его Артур — на память.
КЛАЦ-РА-ТА-ТА-БЛЯМС. Долото снова стучит по палубе — и вовремя. Я как раз начал тосковать по дому.
— Что это? — резко спрашивает капитан.
Весь этот шум в глубоком космосе ужасно действует на нервы. Уж очень высоко падать.
Никто не отвечает. Или все оглохли, или кто-то что-то замышляет. Не думаю, чтобы все оглохли.