Войдя в комнату, я поставил лампу на запыленный столик возле кровати. Лем, Джед и Рути остановились на пороге, глядя на нас, словно три зеленоглазых волка.
— Вам не приходило в голову, что мы вовсе не наивные овечки? Вы даже не спросили, откуда мы и как здесь оказались.
Джед одарил нас улыбкой, показав единственный целый зуб.
— Похоже, вы плохо знаете Хеншоу-кантри. У нас давно нет судов, которые бы этим занимались. Мы очень осторожны, и не думаю, чтобы власти уделяли нам много внимания. Хеншоу-кантри не может позволить себе иметь шерифа, который бы чего-нибудь стоил. Так что не пытайтесь нас испугать, ничего не выйдет.
Я пожал плечами.
— А разве мы выглядим испуганными?
Джед неохотно признал нашу правоту.
— Вас нелегко напугать. Ну, мне еще нужно поработать, прежде чем… я спою себе колыбельную. До свидания.
И он исчез в темноте.
Ладонь Рути задрожала. Лем облизнулся и ушел.
На лице женщины застыла улыбка, похожая на гримасу.
— Я знаю, о чем вы думаете. Боитесь, — сказала она.
— И вы правы.
Она шагнула назад и захлопнула дверь. Щелкнул замок.
— Джед забыл дать другую бутылку, — заметил я. — Скоро я протрезвею и захочу пить. Очень захочу.
Я знал, что голос мой прозвучал несколько взволнованно.
— Все в порядке, милая. Иди сюда.
Губы Розамонд были холодны, я чувствовал, как она дрожит.
— Здесь как в холодильнике, — пробормотала она. — Я не могу привыкнуть к холоду, Чарли! Не могу привыкнуть к холоду!!
Я обнял ее так сильно, как только мог, не в силах сделать ничего больше.
— Постарайся вспомнить, — тихо сказал я. — Ночь прошла. Гроза кончилась, и нас здесь нет. Мы снова в нашем парке. Помнишь, милая?
Она уткнулась лицом в мое плечо.
— Это трудно вспомнить. Кажется, что мы никогда не видели солнца. Этот ужасный дом… о, я бы и вправду хотела, чтобы мы умерли, дорогой!
Я легонько встряхнул ее.
— Розамонд!
Слова с трудом протискивались сквозь мое горло.
— Прости, дорогой. Только… почему это должно было случиться именно с нами?
Я пожал плечами.
— Такова уж наша судьба. Не мы первые в таком положении. Закрой глаза и вспомни.
— Думаешь, они догадываются?
— Интересно, каким образом? Они слишком заняты своей игрой в убийц.
Я чувствовал, как под воздействием внезапной перемены дрожь прошла по ее телу.
— Мы не можем влиять на то, что случится, — напомнил я ей. — Нам не дано изменить ни их, ни себя.
Слезы брызнули у нее из глаз, и мы прижались друг к другу, как дети, испуганные темнотой. Ни одна острота не приходила мне в голову. Порой бывает трудно шутить.
Лампа замерцала и погасла. Спичек у нас не было, но теперь это не имело значения. Уже не имело.
— Жаль, что Джед забыл о второй бутылке, — пробормотал я. — Виски помогает. Все-таки я рад, что мы можем пить виски.
Гроза заканчивалась, бледный свет луны сочился сквозь окно. Я вспомнил Дракулу и фигуры, являющиеся среди лунного сияния, в котором даже решетки на окнах кажутся прозрачными.
«Семья Карта вовсе не вампиры, — говорил я себе. — Это просто убийцы. Безумцы, убивающие хладнокровно и безжалостно. Нет, сказал я себе, будь они действительно вампирами, им не нужно бы было притворяться. Настоящие вампиры так не поступают… Дракула, например!»
Я обнял Розамонд и закрыл глаза. Часы пробили полночь.
А потом…
Было почти два, когда, — как я, впрочем, и ожидал, — в замке заскрежетал ключ, и на пороге появился дрожащий всем телом Джед Карта. Он что-то пытался сказать, но не мог произнести ни слова, поэтому просто махнул рукой, приглашая следовать за ним. Мы так и сделали, хотя знали, чего следует ожидать. Я слышал, как Розамонд тихонько простонала:
— Лучше бы умереть. Лучше бы мне умереть!
Джед привел нас в спальню в другом конце коридора. Рути Карта лежала на полу, а на ее худой шее видны были два небольших красных пятнышка и дырки в тех местах, где проходили пустые кровеносные сосуды.
Через открытую дверь я заглянул в другую комнату и увидел там огромное неподвижное тело Лема. Он тоже был мертв.
Джед Карта почти кричал:
— Что-то прошло и… — Лицо его было мелко дрожащей маской смертельно напуганного человека. — Вампиры из Хеншоу!
— Не рой другому яму… — сказал я, глядя на Розамонд.
Она посмотрела мне в глаза, и я увидел, что она содрогается от предстоящей перемены и в то же время стыдливо жаждет ее. Пожалуй, вновь пришло время сказать что-нибудь смешное… что угодно, лишь бы поправить настроение Розамонд.
— У меня для вас сюрприз, Джед, — сказал я, подходя к нему все ближе. — Я знаю, вы пускаете мимо ушей эти бредни, но верите вы или нет, а вампиры из Хеншоу — это мы.
Рассвет[14]
К востоку от Голливуда, в горах Анджелес-Форест, жил исключительно мерзкий отшельник, который действовал Хейсу Каллистеру на нервы не хуже сломанного зуба. Каллистер раз за разом задевал за этот зуб языком — позвольте еще раз воспользоваться той же метафорой — и тем не менее продолжал смотреть в бинокль на другую сторону долины, где находилась пещера, занятая отшельником.
Каллистеру частенько хотелось убить этого человека.
Сейчас он стоял в дверях своего дома и смотрел в бинокль под яркое утреннее солнце. Да, отшельник был тут как тут и завтракал. Объектом приложения сил служил ему гигантский мосол, который этот мерзкий субъект жадно обгрызал. Сидя на корточках под лучами солнца, он самозабвенно работал челюстями в атмосфере какого-то жуткого атавизма, растрепанный, драный и несказанно омерзительный.
Вдруг отшельник повернулся и посмотрел на долину, заинтересовавшись блеском стекол бинокля. Симпатичное лицо Каллистера исказила гримаса. Он убрался в дом и, прихлебывая кофе, стал думать о более приятных вещах, но озверелое лицо отшельника по-прежнему стояло у него перед глазами.
Это была единственная фальшивая нота в устоявшейся жизни биолога. Фетишем Хейса Каллистера была мысль о том, что он человек высокоцивилизованный. Его дом, спроектированный лично им и построенный в пятнадцати километрах от ближайшего поселка, представлялся ему тепло поблескивающей драгоценностью.
Лаборатория тоже не грешила ни единой фальшивой нотой, поскольку была строго функциональна. Каллистер был идеально приспособлен к среде, которую создал для себя сам. Здесь не было места для фальшивых нот.
Цивилизация и эготизм… Впрочем, у Каллистера не было никаких особенных пороков. Спортивный, физически безупречный, он потянулся как кот и закурил сигарету, чтобы оттенить тонкий вкус бренди. Словно тень появился Томми, слуга-филиппинец, и вновь наполнил чашку своего хозяина. Томми был аморален и предан ему без остатка, и это должно было помочь.
С технической точки зрения эксперимент не был убийством, однако некоторые сравнения с вивисекцией напрашивались. Каллистер с досадой отбросил эти мелодраматические ассоциации: он просто использовал инструмент, подвернувшийся ему под руку.
Его компаньон, Сэм Прендергаст, стоял у него на пути. Многословный, крикливый Прендергаст, с этим его вульгарным хохотом. Гмм… Несомненно, Сэм хорошо подходил для эксперимента.
Личной антипатии здесь почти не было. Прендергаст финансировал Каллистера и потому воображал, что ему позволено совать нос в чужие дела. И при этом нельзя было послать его к дьяволу, потому что снова и снова возникали срочные потребности и необходим был постоянный приток наличных.
Первый эксперимент едва не провалился из-за объективных трудностей, однако морская корова подверглась удивительному превращению.
Проблема заключалась в следующем: Прендергаст обладал контрольным пакетом акций всего предприятия и будет невероятно мешать, суясь во что не надо. А поскольку Каллпстер хотел работать то-своему, от Сэма Прендергаста следовало избавиться.