Что касается самих Эмпсона и Дадли, то их арестовали где-то между 24 и 27 апреля, об этом известно из письма испанского посла, который был поражён, с каким хладнокровием те, кто был счастлив пользоваться финансовыми ресурсами, которые те собирали, внезапно встали в позы праведников, решительно осуждающих методы сбора этих ресурсов, словно никогда о них и не подозревали. Фуэнсалида мог быть сущим ослом в вопросах дипломатии (вернее, он считал дипломатичность с иностранцами ниже своего достоинства), но он воистину не стеснялся называть вещи своими именами в дипломатической переписке.
О преступлениях Гримальди и Эмпсона тут же были сложены ехиднейшие вирши, благодаря которым люди хорошо поняли и запомнили, в чем было дело. Про Эмпсона написал Уильям Корниш, а вот стишки о Гримальди отличались таким бесстыдством и вульгарностью даже по меркам того времени, что их практически наверняка написал Джон Скелтон и никто другой. Одного из двух, а то и обоих поэтов профинансировал граф Кент, которого и Гримальди, и Эмпсон здорово обобрали.
Что касается остальных видных чиновников уходящего в прошлое режима, то сэр Эндрю Виндзор, на сестре которого, Анне, был женат Эдмунд Дадли, не пострадал совершенно. Хлопотал себе вместе с Джоном Каттом над похоронами Генри VII, и никто их не трогал. Советник сэр Джон Хасси, коллега Дадли, был арестован. Арестованным и смещенным с занимаемой должности оказался и Уильям Смит из личной прислуги Генри VII.
Что касается похорон короля, то они прошли с подобающим благолепием 9, 10 и 11 мая. Принц, подчиняясь церемониальному протоколу, на них не присутствовал. Заслуживают внимания только две детали. После того, как в 6 часов утра в Вестминстерском аббатстве было отслужено три мессы, через западные двери в помещение въехал всадник на боевом коне, одетый в латы покойного короля и с его оружием. Это был второй сын графа Суррея, сэр Эдвард. Он остановился у алтаря, спешился, снял латы, и передал их и оружие герцогу Бэкингему и графу Нортумберленду. И только после этого тело короля было опущено в усыпальницу, где уже была захоронена его обожаемая супруга.
Архиепископ бросил в могилу горсть земли, после чего все присутствующие члены администрации Генри VII сломали свои «посохи власти» и тоже бросили их туда. Геральды сняли свои церемониальные мантии, и звучно возвестили: “Le noble Roi Henry le VII est mort!” После того, как эхо утихло, они надели мантии снова и продолжили: “Vive le noble Roi Henry le VIII”. Это было первое на английской земле провозглашение всем нам знакомой фразы «Король умер. Да здравствует король!» (первое было во Франции в 1498 году, по поводу смерти Шарля VIII). И первое, когда были возвещены имена. Эта деталь не была пустой формальностью, она означала, что индивидуальных клятв (и той тени выбора, которую они давали) больше не будет. Власть перешла к наследнику целиком и полностью как таковая. В Англии наступила новая эра.
Король умер, и родилась «черная легенда»
Принц Гарри, теперь некоронованный пока король Генри VIII, за короткий срок между похоронами отца и своей коронацией прошел через молниеносную трансформацию характера. Настолько молниеносную, что она заставляет задуматься, насколько этот юноша на самом деле владел собой, покорно держась в тени отца, темперамент которого был совершенно отличен от его собственного. Молодой Гарри, первым делом, заявил, что после коронации он немедленно отправится воевать во Францию. Во-вторых, он был явно не намерен просто сидеть на сокровищах, как это делал его отец в последние годы своей жизни. Утратив вкус к роскоши и не видя в ней больше смысла, Генри VII распределил свои сокровища на хранение между Тауэром, Вестминстером, Кале и прочими «тайными местами», о каждом из которых знали редкие избранные, а обо всех — вообще никто, кроме самого короля. Начало же нового царствования буквально пролилось золотым дождем на всех, близких к Гарри.
Нортумберленд и Бэкингем ожидали блестящих должностей и возвращения конфискованных владений. Любящая бабушка, леди Маргарет, получила назад свой милый Вокинг, отжатый у неё без особых церемоний любимым сыном. Торговцы и священники надеялись на то, что свирепые указы предыдущего царствования о привилегиях и свободах будут забыты. Воспрянули все те, чьи имена были занесены в расчетные книги предыдущего короля — они надеялись на амнистию по невыплаченным долгам.