Новый мир близится, настает;
Солнечный свет затмит он вот-вот.
Будущее, чей свет беспечален,
Брезжит среди замшелых развалин.
Событие, будничное в старину,
Уподобляется дивному сну.
Всякий во всем, и всё во всяком;[149]
Бог знаменован камнем и злаком.
Божий дух в человеке и звере;
Чувство наше сопутствует вере.
Пространство и время больше не в счет,
В прошлом будущее настает.
Отныне властвует Любовь.
Прясть начинает Муза вновь[150].
Ведется древняя игра,
И заклинанья вспомнить пора.
Душа мировая пробуждена,
Волнуется всюду, цветет она.
Всё друг во друге прозревает,
Всё друг во друге созревает.
Каждый во всех остальных заблистал
И, торжествуя в этом смешенье,
У них в глубинах велик и мал,
Во всех находит свое завершенье,
Тысячу новых своих начал.
Весь мир стал сном, сон миром стал.
То, что, казалось, было давно,
В грядущем далью возвещено.
Явить фантазия готова
Нити свои в сочетании странном,
И под покровом и без покрова
Магическим рассеясь туманом.
Со смертью жизнь в торжестве первозданном,
С любовью боль не разлучить;
И нет числа глубоким ранам,
Которых нам не залечить.
И сердце вдруг осиротеет,
Его прозреть заставит боль;
И безнадежно запустеет
Земная тусклая юдоль!
В слезах растает быстро тело,
Мир станет сенью гробовой,
Покуда сердце не сгорело,
Во мрак роняя пепел свой[151].
Глубоко задумавшись, пилигрим направлялся в горы по узкой тропе[152]. День клонился к вечеру. Голубой воздух был пронизан резким ветром. Его переменчивые неясные голоса замирали, не успев прозвучать. Быть может, ветер подул оттуда, где осталось детство? Или подхватил он говор других земель? Эхо все еще не покидало сердца, хотя голоса казались незнакомыми. Пилигрим достиг тех гор, которые сулили вознаградить его паломничество. Сулили? Никто больше ничего не сулил ему. Гнетущая тревога, леденящая сушь беспросветной тоски влекли его в жуткую гористую пустыню. Тягостное паломничество подавило изнурительную борьбу душевных бурь. Усталость его была тиха. Вокруг него уже громоздилось неведомое; однако, опустившись на камень, он предпочел всматриваться в пройденный путь. Пилигрим подумал, что грезит или грезил до сих пор. Казалось, невозможно было окинуть взором всю красоту, возникшую перед ним. Душа его не выдержала, и он сразу же залился слезами, готовый бесследно исчезнуть в этой дали, завещав ей свои слезы. Содрогаясь от рыданий, он как бы опамятовался; тихое отрадное дуновение подкрепило его; вселенная вернулась к нему, и, былые утешители, помыслы заговорили вновь.
Аугсбург являл издалека свои башни. У самого окоема зеркальные воды пугали и завораживали своим блеском[153]. Исполинский лес кивал путнику с величавым сочувствием; горы зубчатой стеною оберегали равнину и, казалось, многозначительно вторили своими речами лесу: «Воды, бегите, вам не избежать нас; где струи, там струги, летучие струги мои. Я сокрушу тебя, я задушу тебя, в недра мои залучу тебя. С нами в союзе ты, пилигрим; твой недруг — наш недруг, детище наше; бежит похититель, но как избежать нас?»
вернуться
…Всякий во всем, и всё во всяком… — Эта строка и последующие построены на перекличках с мистическим пантеизмом Якоба Бёме или даже на цитатах из его произведений.
вернуться
Прясть начинает Муза вновь. — Здесь отчетливая перекличка со сказкой Клингсора.
вернуться
Во мрак роняя пепел свой. — Первый поэтический монолог Астралиса завершается прямым отсылом к сказке Клингсора: «Потом она (София. — В. М.) опрокинула урну с пеплом в чашу, стоявшую на жертвеннике… пепел, растворенный в слезах, — эликсир бессмертия» (см. с. 89).
вернуться
…по узкой тропе. — Среди набросков ко второй части романа сохранился такой вариант начала, озаглавленный «Видение»: «По узкой тропе медленно поднимался пилигрим из долины ввысь. День клонился к вечеру. [Однако] жара не была гнетущей. Довольно сильный ветер чувствовался в воздухе, и его глухая, расточительная [диковинная] музыка терялась в неясных далях. Она делалась громче и отчетливее среди древесных вершин — так что иногда как будто слышались заключительные слоги и отдельные слова неведомого человеческого языка. В колебаниях воздуха, казалось, движется и колеблется сам солнечный свет. Все вещи приобрели неясный отблеск. [Но во всем таился некий смысл, и даже дневное тепло как будто колыхалось.] Пилигрим шел, погруженный в глубокие раздумья. [На вершине] [через некоторое время] он сел на большой камень под старым деревом, еще зеленым снизу, но уже сухим и обломанным сверху».
вернуться
…зеркальные воды пугали и завораживали своим блеском. — Это воды реки, в которой утонула Матильда, как снилось Генриху (см. гл. 6).