Но в 1574 году, после правления двух незаметных в тени своей матери королей, Франция с надеждой и нетерпением ждала появления молодого 23-летнего человека, призванного законом на трон. 6 сентября 1574 года Генрих III вновь ступил на землю Франции в Лионе, оставив свое польское королевство и пройдя через земли Австрии и Северной Италии.
«Я вспоминаю, — пишет Ж. А. де Ту в своей «Всеобщей истории», — что в день приезда короля в Лион я был у Жана де Турн… Там я встретил Симона дю Буа, генерал-лейтенанта Лиможа. Он мне сказал, что есть много людей, не разделяющих всеобщего оживления. Они говорят, что его правление может стать роковым и обмануть надежды подданных на славное царствование…» Напрасно протестовал уважаемый магистрат. Симон дю Буа возразил, что он говорит об этом не без печали, но де Ту вспомнит его слова и по прошествии времени оценит их.
С вышесказанным перекликаются размышления И. де Лестуаль, сделанные почти сразу после смерти Генриха III: «Этот король, умирая, оставил Францию и своих подданных в такой нищете и бессилии, что люди уже не ждали большего упадка, надеясь на помощь. Так произошло в основном из-за ошибок и восстаний народа, а не из-за недостатков его короля, который был бы очень хорошим принцем, если бы попал в нужный век…» Под пером хроникера такая похвала значительна. Она исправляет и улучшает пессимистическую и негативную оценку Симона дю Буа.
Любимый сын королевы Екатерины, Генрих был наделен лучшим, чем у его братьев, здоровьем, хотя сам часто болел. Может быть, ему не хватало равновесия в физическом состоянии, что объясняет резкие перепады настроения и его неуравновешенную психику? Периоды активности у него сменялись депрессией. Он любил оставлять двор и дела, чтобы пожить обыкновенным человеком, а потом опять погружался в оживленную и беспорядочную жизнь Парижа, перемежая временное участие в этой жизни с духовным уединением. Обладая более высоким и любознательным умом, чем его братья, он все же испытывал потребность советоваться со своей матерью и сестрой Маргаритой. Эта королевская семья, столь любопытная и где-го патологическая, прекрасно иллюстрирует высказывание из Евангелия о королевстве расколотом и воюющем против себя самого. На кого мог расе читывать молодой король? Больше, чем на самого себя (он потратил немало времени, чтобы самоутвердиться и делать то, что захочет}, он полагался на ту, которую в своих письмах постоянно называет «моя добрая мать». Именно у нее он искал поддержку прежде всего. Эта властная женщина, в которой сочетались флорентийская изворотливость и овернский реализм, была единственным цементом, способным соединить разделенных и противостоящих друг другу детей. В конечном итоге они всегда более или менее слушались ее. Почти до самого конца, до Генеральных Штатов 1588 года в Блуа, она выполняла обязанности премьер-министра. С сентября 1574 года по сентябрь 1588 года такое двойное правление обеспечивало стабильность и развитие государства.
Стоя за пей, как будто будучи в отставке, Генрих III отдавал работе столько же времени, сколько и отдыху, и не оставлял мысль о главном: восстановить мир, чтобы положить конец страданиям его бедного народа. В этом деле было множество препятствий: раскол в королевской семье, оппозиция его брата герцога Франциска, бывшего с 1574 по 1584 год в той или иной степени союзником главы партии Политиков, могущественного правителя провинции Лангедок Монморанси-Дамвиля, шалости и интриги его сестры Маргариты. Но прежде и превыше всего — это непримиримая вражда Бурбонов и де Гизов. Их политические амбиции, одетые во всевозможные одежды религиозных страстей, сталкивались столь долго по двум причинам: невозможность установить во Франции единство веры и точно знать, к кому перейдет корона от угасающего дома Валуа, принимая во внимание окончательно установленную стерильность королевской четы.
Среди всех европейских стран Франция была единственной, где королевская власть оказалась неспособна объединить страну единой верой. Ни Реформация, ни римская церковь не могли одержать окончательную победу. Две противоборствующие церкви во Франции были слишком сильны, но одновременно и слишком слабы, чтобы окончательно победить противника. 20 декабря 1573 года испанский посол в Париже докладывал Филиппу II о мнении кардинала Лотарингии Шарля: если бы во Франции была введена инквизиция, ересь давно была бы искоренена. Вне всякого сомнения, но Франция всегда была землей свободы. И поэтому 15 лет спустя, 3 ноября 1588 года, Венитьен Монсениго писал дожу по поводу инквизиции, что духовенство и знать Франции настроены к ней враждебно. Отказ французов принять радикальные меры только продлил политико-религиозную борьбу. Она утихла только после Нантского эдикта, когда уже был решен вопрос передачи короны. Это было лишь временное перемирие, навязанное Генрихом IV обеим сторонам, которое они приняли с бранью и недовольством. Конец распрям положил Луи XIV в 1685 году эдиктом Фонтенбло.