— О, как хорошо было бы поесть сегодня!
Когда он садился за стол, его молитва перед вкушением пищи звучала так:
— Господи Боже, сделай так, чтобы обед, который мне сейчас предстоит съесть, был хорошим!
Завершив трапезу, он обращался к Богу с послеобеденной молитвой:
— Господи Боже, сделай так, чтобы я хорошо переварил только что съеденный мною обед!
Что же касается аббата Мюло, не церемонившегося с кардиналом, то, вполне понятно, с посторонними он церемонился еще меньше, чем с его высокопреосвященством; свидетельство тому — его ответ маркизу д’Эффиа.
Мы уже упоминали его нос, которому выпитое аббатом вино передало в конце концов свой цвет. И в самом деле, славный аббат настолько любил вино, что он не мог удержаться и не высказать едкий упрек всем тем, чье вино не было хорошим; так что, когда ему случалось обедать не у себя дома и ему подавали вино, которое не приходилось ему по вкусу, он подзывал к спинке своего стула слуг и выговаривал им:
— Ну какие же вы негодяи!
— А почему, господин аббат?
— Да потому, что вы не уведомили вашего хозяина, который, возможно, в винах и не разбирается, что он наносит ущерб самому себе, не имея в запасе хорошего вина для своих друзей.
Мы уже говорили, с какой вольностью аббат разговаривал с кардиналом.
Правда, и кардинал обращался с ним непринужденнее, чем с кем-либо еще, и устраивал ему разного рода подвохи, от которых у несчастного духовника были сплошные неприятности.
Как-то раз, когда кардиналу и аббату предстояло отправиться на совместную прогулку, кардинал решил позабавиться и подложил колючки под седло своего духовника. Сев верхом на лошадь, аббат, естественно, надавил на седло: колючки впились в спину лошади, которая принялась брыкаться с такой силой, что у духовника хватило времени лишь на то, чтобы ухватить ее за шею, а затем, в минуту спокойствия, спрыгнуть на землю.
Оказавшись на твердой почве, духовник огляделся вокруг и увидел, что кардинал, надрываясь от смеха, схватился за бока.
Аббат же вовсе не смеялся: ему было далеко не до смеха.
Он направился прямо к кардиналу и, подсунув ему кулак чуть ли не под нос, воскликнул:
— Да вы и в самом деле недобрый человек, монсеньор!
— Тсс! — обронил высокопреосвященнейший кардинал, продолжая хохотать. — Тсс, а не то я прикажу вас повесить!
— Как, вы прикажете меня повесить?
— Да, ведь вы разглашаете тайну исповеди.
Славному канонику не раз доводилось впадать в такой грех: однажды, когда кардинал спорил с ним, сидя за обеденным столом, и, по своей привычке, поддевал его, чтобы позабавиться его гневом, разъяренный Мюло воскликнул:
— Выходит, вы ни во что не верите, даже в Бога?
— Почему это я не верю в Бога?
— Ну а как же, — воскликнул духовник, — не станете же вы говорить сегодня, что верите в Бога, если вчера на исповеди признались мне, что не верите в него?!
Таллеман де Рео, который приводит эту забавную историю, ни слова не говорит о том, как кардинал воспринял эту шутку своего духовника.
Вернемся, однако, к Буароберу.
С величайшим трудом наладив отношения с кардиналом, Буаробер стал в конечном счете настолько необходим ему, что, умирая, сказал:
— Меня вполне устроило бы, если бы на том свете я оказался в таких же хороших отношениях с монсеньором Иисусом Христом, в каких на этом свете мне довелось состоять с монсеньором кардиналом Ришелье.
Благодаря этому покровительству Буароберу была дарована милость отправиться в Англию вместе с герцогом и герцогиней де Шеврёз, когда встал вопрос о браке г-жи Генриетты Марии Французской с принцем Уэльским, ставшим впоследствии королем Карлом I; однако воздух Англии, по всей видимости, не подошел Буароберу: он заболел и сочинил по поводу своей болезни элегию, в которой климат Англии был назван им варварским.
Как только элегия была закончена, Буаробер счел самым срочным своим делом показать ее г-же де Шеврёз. Госпожа де Шеврёз взяла ее, прочитала и, со своей стороны, сочла самым срочным своим делом показать ее графу Карлайлу и графу Холланду, которым, по слухам, она показывала и нечто совсем другое.
Слова «варварский климат» особенно задели графа Холланда, который, впервые увидев Буаробера, принялся оспаривать их в присутствии г-жи де Шеврёз. Буаробер был человек умный: он принес свои извинения, заявив, что почитает за варварские все края, где ему случается заболеть, и в подобных обстоятельствах отозвался бы точно так же и о рае земном.
К этому он добавил:
— Однако, с тех пор как я поправился и король прислал мне триста якобусов, здешний климат сделался в моих глазах мягче.