Чулки ношу с ноги Вожла́,
А сапоги — с ноги Шаплена.
В этом отношении чудом ветхости были, по-видимому, парик и шляпа поэта, однако — подобно герою Мюрже, имевшего особую трубку для выхода в свет, красивее той, какую он оставлял дома, — Шаплен, находясь у себя дома, носил парик и шляпу куда более ветхие, чем те, какие были у него для выхода в свет!
Таллеман де Рео рассказывает, что после смерти матери Шаплена он видел на нем траурную повязку до того заношенную, что она приобрела цвет палой листвы, и черный в крапинку полукафтан, доставшийся ему от сестры, вместе с которой он жил.
В его спальне можно было умереть от холода, и камин в ней топили лишь тогда, когда стоявшие там горшки лопались от замерзшей в них воды.
При этом он был мал ростом, дурен лицом и то и дело отплевывался.
«Я не понимаю, — говорит Таллеман де Рео, — как этот краснобай, всегда притязающий на истину, этот человек, рубящий правду с плеча, — словом, г-н де Монтозье, — так никогда и не осмелился упрекнуть Шаплена в скаредности. Не раз во дворце Рамбуйе я видел у него настолько грязные носовые платки, что это вызывало душевную боль. Никогда я так не смеялся исподтишка, как в ту пору, когда он на моих глазах любезничал с Пеллокен, компаньонкой г-жи де Монтозье, красивой девицей, которая явно подтрунивала над ним, ибо его плащ протерся настолько, что прорехи в нем можно было разглядеть за сто шагов. Шаплен, на свою беду, стоял возле окна, сквозь которое падали солнечные лучи, и в протертых местах на плаще она могла увидеть отдельные нитки толщиной в палец».
Тем не менее Буаробер рассказывал, что, когда он отправил Шаплену какие-то деньги, тот послал ему обратно одно су, оказавшееся переплаченным.
Поговаривали также, что Шаплен добился того, чтобы пенсион в шестьсот франков, предназначавшийся ему, был предоставлен Кольте; позднее мы расскажем, по какому случаю это произошло.
У Шаплена, как утверждает Таллеман де Рео, на уме всегда была одна поэзия. Правда, добавляет Таллеман, пользуясь своим прелестным стилем XVI века, столь сжатым и столь красочным: «Хотя он и не был рожден в этой стихии».
«И все же, — добавляет тот же автор, — ценой многих переделок он создал две или три весьма приличные стихотворные пьесы».
Среди этих пьес следует прежде всего упомянуть «Речитатив Львицы», по поводу которого великий Бальзак писал Шаплену 3 июля 1633 года:
«На мой взгляд, этой Львице крайне повезло, что амфитеатром ей служит небо и что на подобную сцену ее поместила такая рука, как Ваша. Вы возвеличили ее так умело и так мило, и в Ваших стихах ее рычание звучит столь нежно и столь гармонично, что нет на свете музыки, которая была бы достойна ее».
Удачей стала и большая часть «Зирфеи». Однако упоминать «Зирфею» нашим читателям, живущим в 1855 году, это все равно, что говорить с ними на китайском языке. Дадим поэтому кое-какие пояснения, которые послужат нашим читателя путеводной нитью в том лабиринте, куда мы собираемся их завести.
Госпоже де Рамбуйе доставляло огромное удовольствие удивлять завсегдатаев своего дворца; во имя этого она велела соорудить огромный кабинет с тремя различными фасадами и тремя окнами, одно из которых выходило в сад больницы Трехсот, второе — в сад особняка Шеврёз, а третье — в сад дворца Рамбуйе; по ее приказу этот кабинет был построен, покрашен и обставлен так, что никто из ее многочисленных гостей ничего об этом не знал: она заставляла рабочих перелезать через стену, по другую сторону которой они должны были работать. Господин Арно обнаружил приставленную к этой стене лестницу, и ему пришла в голову мысль взобраться на нее; но едва он поставил ногу на вторую перекладину, как его кто-то позвал. Он откликнулся на этот зов и тотчас забыл про лестницу.
И вот однажды вечером, когда в особняке собралась целая толпа гостей, за стенным ковром внезапно послышался сильный шум. Стена как будто сама собой раскрылась, и на пороге великолепной комнаты, изумительно освещенной и очутившейся здесь словно по волшебству, появилась в изумительном наряде мадемуазель де Рамбуйе, ставшая впоследствии г-жой де Монто- зье.
Удивление было невероятным, и оно пробудило поэтическое вдохновение Шаплена. Несколько дней спустя он тайком прикрепил на стене этой комнаты свиток веленевой бумаги, на котором была написана ода, обращенная к 3 и р ф е е, королеве Арженнской, героине всех романов об Амадисе Галльском, воплощенной в явь в карусели на Королевской площади в 1612 году.