Их взаимная ненависть возросла настолько, что они готовы были убить друг друга на дуэли без свидетелей. И это вполне могло бы случиться, если бы, при всей осторожности, какой обладал, как мы уже говорили, Генрих IV, герцог Алансонский не оказался еще более осторожным, чем он.
Эта ненависть породила удивительное последствие: дело в том, что, страшно завидуя друг другу, они в итоге перестали быть чужими людьми.
«Таким образом, — говорит в своих "Мемуарах" Маргарита, — хотя в г-жу де Сов были влюблены герцог де Гиз, Дю Га, Сувре и многие другие, и все они были любимы ею в большей степени, чем Генрих Наваррский и герцог Алансонский, оба они об этом не думали и опасались лишь того, что один будет иметь преимущество перед другим».
Когда Генрих бежал из Лувра, его любовь к г-же де Сов была в самом разгаре; то ли находясь под ее влиянием, то ли опасаясь измены, он уехал, не предупредив свою жену. Ему очень хотелось взять с собой хотя бы любовницу, но это было невозможно.
«Прелестная Дейель, — говорит Маргарита, — внесла на минуту разнообразие в сердце короля, оказавшегося вдали от своей Цирцеи, чары которой теряли на удалении свою силу. Но прелестная Дейель последовала за королевой- матерью, переписка с г-жой де Сов возобновилась, и теперь уже она в свой черед бежала из Парижа, чтобы присоединиться в По к королю».
К несчастью, она запоздала, и во время своей поездки в Ажен король влюбился в Катрин де Люк. Это была самая красивая девушка в городе, и ее красота стала для нее причиной несчастья. У нее была дочь от Генриха IV, но обстоятельства разлучили его с ней, и, когда Генрих IV забыл об этом любовном приключении, мать и дитя умерли от голода.
О! Генрих IV был весьма забывчивым любовником, другом и королем и к тому же — д'Обинье кое-что об этом знал — весьма скупым.
В это самое время король возложил на д’Обинье какую-то задачу в Гаскони. Д’Обинье хотел выглядеть там настоящим вельможей, каким он и был на самом деле, и промотал там семь или восемь тысяч ливров из собственного достояния.
Хотя и зная скупость своего повелителя, он, тем не менее, ожидал, что по возвращении ему возместят издержки и вознаградят его, но в качестве всей награды Генрих IV подарил ему лишь свой портрет.
Под этим портретом д’Обинье написал следующие четыре строчки:
Сколь странным свойством принц наш обладает!
Не сам ли дьявол то ему внушил?
Своим портретом он вознаграждает
Тех, кто ему столь преданно служил.[7]
Покидая Ажен, Генрих IV оставил там в забвении не только бедную Катрин де Люк, но и, по словам д’Обинье, громадного спаниеля по кличке Лимон, имевшего привычку спать в ногах короля (а зачастую и между Фронтенаком и д’Обинье): это несчастное животное, умиравшее с голоду, стало ластиться к д’Обинье и вызвало у него такую жалость, что он поместил его на пансион к какой-то женщине и велел выгравировать на его ошейнике следующий сонет:
Ваш пес Лимон еще совсем недавно
Спал подле вас на том же ложе, Сир!
А ныне верный друг, товарищ славный,
Свернулся на земле, убог и сир.
Клыком и рыком в ярости облавной
С разбойников в лесах сгонял он жир,
Но, не снискавши милости державной,
На поруганье брошен в этот мир.
Силен и быстр, с отменной песью статью,
Любим он был всей королевской ратью,
Да от щедрот монарших выгнан вон.
О, государю верные вельможи,
Не презирайте пса — судьбой вы схожи:
Получите награду, как и он![8]
К счастью для Лимона, на другой день Генрих проезжал через Ажен; собаку привели к королю, и, как пишет д'Обинье, «король побледнел, читая эти стихи».
Вероятно, эта бледность обеспечила Лимону пожизненную ренту. Д'Обинье ничего более о нем не говорит.
Мало-помалу Генрих IV привык к упрекам подобного рода и, побледнев в тот раз, не давал себе более труда даже краснеть из-за таких пустяков. Правда, спустя несколько лет произошел забавный случай, о котором мы сейчас расскажем.
«Однажды ночью, — говорит д'Обинье, — когда мне случилось спать в гардеробной комнате моего господина вместе со сьером де Ла Форсом (тем самым Комоном, который чудом спасся в Варфоломеевскую ночь и умер в 1652 году, в звании маршала Франции и в возрасте девяноста трех лет, и приключение которого Вольтер описал в столь скверных стихах), я несколько раз сказал ему: "Ла Форс, наш господин — скаредный волокита и самый неблагодарный смертный, какой только есть на свете". Ла Форс, уже почти уснувший, переспросил меня: "Что ты там говоришь, д'Обинье?" Король, слышавший этот разговор, ответил ему: "Он говорит, что я скаредный волокита и самый неблагодарный смертный, какой только есть на свете ... Какой же крепкий у вас сон, Ла Форс!" Отчего конюший, — добавляет д'Обинье, говоря о себе самом, — остался в некотором смущении. Однако на следующий день его господин не выказал ему никакого неудовольствия, но и не прибавил к его жалованью даже четверти экю».