— Кавуа, известно ли тебе, что на днях на репетиции оказалась малышка Сент-Амур?
— Такое возможно, ваше высокопреосвященство, — ответил Кавуа, — но через ту дверь, которую охранял я, она не входила.
На беду Буаробера, при этом разговоре присутствовал Пальвуазен, туренский дворянин, родственник епископа Нантского и враг Буаробера, тотчас же подавший голос:
— Монсеньор, она вошла через дверь, у которой стоял я.
— Сударь! — в гневе воскликнул кардинал.
— Погодите, монсеньор ... Впустил ее господин Буаробер.
— Что ж, если то, что вы сейчас сказали, правда, Ле Буа мне за это заплатит! — произнес кардинал.
Канцлер услышал эту угрозу и, встретив Буаробера, сказал ему:
— Господин кардинал очень сердит на вас; остерегайтесь появляться у него на глазах.
Буаробер хотел украдкой уйти, но, прежде чем он дошел до двери, появился посланец его высокопреосвященства, пришедший сказать ему, что кардинал ждет его.
Приходилось принять приглашение.
Буаробер подчинился и со смущенным видом явился к кардиналу.
Там не было никого, кроме г-жи д’Эгийон, ненавидевшей Буаробера; но, к счастью, подле нее, служа своего рода противовесом ей, находился г-н де Шавиньи, относившийся к нему довольно любовно.
— Буаробер, — произнес кардинал, не называя его больше Ле Буа, как он это делал в хорошем настроении, — так это вы на днях пустили на репетицию плутовку Сент-Амур?
— Монсеньор, — ответил Буаробер, — я полагал, что в тот день вход был открыт для актеров и сочинителей. Я же знаю малышку Сент-Амур лишь как актрису, и доказательство этого состоит в том, что я видел ее только на театральных подмостках, куда она поднялась с дозволения вашего высокопреосвященства.
— Но я же говорю вам, — воскликнул кардинал, — что она шлюха!
— Возможно, монсеньор, — невозмутимо ответил Буаробер, — однако я всех этих дам почитаю за шлюх.
— Как это, сударь?
— Монсеньор, разве актерами или актрисами всегда становятся на основании свидетельства о добронравии?
— Довольно, сударь, — промолвил кардинал. — Вы привели в негодование короля. Уходите!
Буаробер плакал и пытался пустить в ход все мыслимые оправдания.
Но кардинал стоял на своем.
Буаробер ушел и лег в постель; на следующий день пополз слух, что Буаробер тяжело болен.
Поскольку у него было много друзей, а кроме того, все знали о слабости, которую питал к нему Ришелье, и чем закончились все прежние его ссоры с кардиналом, то есть еще большим фавором, с визитом к нему стали являться все придворные, включая даже родственников кардинала.
Маршал де Грамон побывал у него трижды; на третий раз он сказал ему:
— Буаробер, если вы обещаете мне не быть болтуном, я кое-что скажу вам.
— Клянусь вам молчать, монсеньор!
— Так вот, в воскресенье вы вновь обретете милость: в субботу кардинал встретится с королем и попросит его простить вас.
Это было правдой; но король, настроенный своим братом, оказался неумолим. Буаробер, доверившись словам маршала, уже полагал себя снова в милости, как вдруг, напротив, получил приказ покинуть Париж. У него была возможность сделать выбор между своим аббатством, которое называлось Шатийон, и Руаном, где он был каноником. Он отдал предпочтение Руану.
И как раз в Руане он, дабы вновь обрести милость, сочинил оду Богоматери, где есть такие две строфы:
Благодаря тебе, о матерь Божья,
На суше избежал я бездорожья,
А в море спасся от подводных скал.
Милей, чем здесь, мне не найти приюта,
Я смог забыть здесь горечь той минуты,
Когда ко мне остыл мой кардинал.
Ведь нет умней и нет мудрей владыки!
Мне дал удачу этот муж великий,
Им был обласкан я, простой аббат.
Он отстранил меня могучей дланью,
Но жизнь его — пример для подражанья,
И этим я и счастлив, и богат![53]
Тем не менее его высокопреосвященство не поддался на лесть, содержащуюся в этой оде, как прежде он не поддался на мольбы и слезы. И тогда Буаробер понял, что под этим кроется вовсе не то, что он впустил какую-то мелкую шлюху в зал, где собралась целая толпа знатных вельмож, а нечто более серьезное; он порылся в памяти, и вот что ему вспомнилось.
Дело было в те времена, когда г-н де Сен-Мар находился на вершине фавора. (Мы еще не дошли до этого в своем повествовании, но порой нам приходится забегать вперед.) Кардинал имел шпиона, которого звали Ла Шене. Господин Главный — напомним, что так называли Сен-Мара, поскольку он носил титул главного шталмейстера, — так вот, господин Главный хотел погубить этого шпиона. У него появилась мысль обратиться к Буароберу, и как-то раз, когда они оказались в Сен-Жермене один на один, он сказал ему: