«Вы можете вернуться в Париж, если у Вас есть тут дела».
Буаробер вернулся туда с двадцатью двумя тысячами экю наличными, и поскольку самым спешным его делом была игра, как только представлялась такая возможность, а играл он как в карты, так и в кости, то он стал играть и спустил эти двадцать две тысячи экю.
Как только Мазарини сам вернулся в Париж, он написал Буароберу:
«Справьтесь обо мне в следующее воскресенье и, даже если я буду в спальне его высокопреосвященства, приходите повидать меня там».
Буаробер откликнулся на это приглашение. Мазарини и в самом деле находился в спальне кардинала. Буаробер вошел туда.
Едва заметив его, Ришелье протянул к нему руки и принялся рыдать.
Буаробер настолько не ожидал подобного приема, что был им совершенно ошеломлен и, при всей своей способности легко проливать слезы, не сумел выдавить из себя ни единой слезинки.
Что оставалось делать, если в глазах не было слез, а кардинал плакал?
Притворяться, что ты охвачен волнением.
— О Бог мой! — воскликнул Буаробер. — Меня душат слезы, монсеньор, и, тем не менее, я не могу плакать!
И он падает в соседнее кресло.
— Ситуа, Ситуа! — кричит кардинал. — Ле Буа стало плохо.
— Идите скорее, Ситуа! — добавляет Мазарини, понимавший, что все будущее Буаробера решается в эту минуту. — Идите скорее и пустите кровь господину Ле Буа.
Господин Ле Буа никоим образом не чувствовал себя плохо, но, чтобы дело не выглядело так, будто он играет комедию, вынужден был согласиться на кровопускание.
Ситуа выпустил из него три полных тазика крови.
— Единственное доброе дело, которое сделал для меня этот трус Мазарини, — говорил позднее Буаробер, — состоит в том, что он велел пустить мне кровь тогда, когда я не испытывал в этом никакой надобности.
Кардинал Ришелье вскоре умер; Буаробер, выражая свои соболезнования г-же д'Эгийон, сказал ей:
— Сударыня! Я ваш покорный слуга, каким мне довелось быть для господина де Ришелье.
Госпожа д'Эгийон поблагодарила его и, со своей стороны, пообещала, что в самом скором времени она даст ему доказательства своей любви.
Эти доказательства любви, которые должен был получить Буаробер, заключались в том, что г-жа д'Эгийон, чей племянник имел в своем подчинении аббатства с зависевшими от них приоратами, могла бы давать Буароберу кое-какие из этих аббатств, по мере того как они становились вакантными.
В итоге Буаробер стал подстерегать вакантные приораты, подобно тому как охотник подстерегает кроликов. Как только ему становилось известно, что должность настоятеля какого-нибудь приората освободилась, он с услужливым видом, со шляпой в руке, тотчас являлся к г-же д’Эгийон; однако она с сокрушенным видом объявляла ему, что он опоздал на сутки и что этот приорат был отдан кому-то накануне.
Наконец Буаробер заподозрил, что за всем этим кроется какой-то обман, и, чтобы рассеять свои сомнения, отправился к г-же д'Эгийон с письмом, которым его уведомляли, что приорат Кермассоне стал вакантным.
— Ах, мой дорогой Буаробер, — воскликнула г-жа д'Эгийон, — вас все время преследуют неудачи!
— Неужто, — промолвил Буаробер, — его отдали вчера?
— Да нет, сегодня, каких-нибудь два часа тому назад ... Ах, почему вы не пришли сегодня утром!
— Даже если бы я пришел сегодня утром, сударыня, — ответил Буаробер, — успех был бы тот же.
— Но почему же?
— Да потому, что вы можете располагать этим приоратом не больше, чем луной.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что приората с таким названием никогда не было, сударыня, и что на этот раз я удаляюсь, убежденный в вашей искренности и правдивости ... Ваш покорный слуга!
И Буаробер действительно удалился, и ноги его никогда больше не было в доме г-жи д'Эгийон.
Благодаря колкому остроумию и язвительному характеру Буаробера у него никогда не было недостатка в приключениях такого рода.
Особой яростью отличалась его ссора с государственным секретарем Луи Фелипо, владетелем имений Ла Врийер и Шатонёф-на-Луаре.
Господин де Ла Врийер исключил из списка тех, кто получал пенсион, брата Буаробера. По роду занятий этот брат Буаробера, носивший имя д'Увиль, был инженером.
Буаробер, знакомый со всем двором и всеми городскими властями, повел на Ла Врийера настоящую атаку по поводу названного д'Увиля. Наконец, поскольку все кругом стали говорить ему, что государственный секретарь дрогнул и что если нанести ему последний визит, то крепость будет взята, Буаробер решил отправиться к Ла Врийеру.