Однако вместо дрогнувшего человека Буаробер застал человека крайне раздраженного.
— Ах, черт побери, господин Буаробер! — воскликнул государственный секретарь. — Вам следовало бы обойтись без того, чтобы докучать мне со всех сторон по поводу вашего брата, то есть человека никчемного.
— Сударь, — промолвил Буаробер, — то, что вы говорите сейчас о моем брате, мне прекрасно известно; вы могли и не говорить такое, ибо я пришел сюда не ради того, чтобы узнать это. Но, повторяя то, что я и так знал, вы открыли для меня нечто новое, а именно, что государственные министры умеют сквернословить. «Черт побери!», которое вы столь любезно бросили мне в лицо, подобало бы куда больше ломовому извозчику, чем вам. Запомните, сударь, мой брат будет восстановлен в списке, вопреки вам и назло вам!
С этими словами он покинул г-на де Ла Врийера и отправился к кардиналу Мазарини.
— Монсеньор, — сказал он ему, — вы за всю жизнь ничего не сделали для меня, за исключением того, что однажды, когда я не испытывал никакой надобности в кровопускании, выпустили три тазика крови из моего тела; так вот, я пришел просить вас восстановить моего брата в списке пенсионеров, что бы ни говорил и ни делал против этого господин де Ла Врийер: речь идет о моей чести.
Мазарини дал ему слово.
Но, поскольку те, кому Мазарини дал слово, мало на что могли рассчитывать, Буаробер, зная цену таким обещаниям, решил для начала дать выход своей злобе: он сочинил сатиру против государственного секретаря, назвав его Тирсисом.
В этой сатире, помимо других строк такой же силы, были две следующие:
И Дух Святой, с плеч трех ослов поднявшись со стыда,
Из нашей Галлии, в сердцах, унесся навсегда.
Закончив сочинять сатиру, Буаробер сел в экипаж и, переезжая от двери к двери, декламировал ее всем подряд.
Господина де Ла Врийера вовсе не обожали: кто-то запомнил две строчки, кто-то шесть, кто-то десять, так что по прошествии недели эту сатиру знал весь Париж.
Однажды утром г-н де Шавиньи прибежал к Буароберу предупредить его, что Ла Врийер намерен идти жаловаться в Пале-Рояль.
Буаробер тотчас помчался к своему другу маршалу де Грамону и вместе с ним явился к Мазарини.
— Стало быть, — промолвил Мазарини, прежде чем Буаробер успел открыть рот, — вы сочинили сатиру против бедного монсу Фелипо?
— Монсеньор, — ответил Буаробер, — стихи, которые я сочинил, никоим образом не направлены против господина Фелипо; я прочитал «Характеры» Феофраста и позабавился тем, что в подражение ему изобразил характер некоего смешного министра.
— Вы видите, как это несправедливо, монсеньор! — добавил маршал де Грамон. — Бедный Буаробер! Обвинять его в таком, тогда как он невинен, словно новорожденное дитя!
— Ну-ка, Буаробер, — произнес кардинал, — прочтите мне вашу сатиру.
Они уже дошли до последнего стиха, и кардинал покатывался от смеха, когда доложили о приходе Ла Врийера.
— Пройдите туда, — сказал Мазарини г-ну де Грамону и Буароберу, — и ни о чем не тревожьтесь.
Ла Врийер явился, исполненный ярости.
— Монсеньор, — крикнул он от порога, — я пришел просить у вас правосудия.
— Правосудия, монсу Ла Врийер?! — переспросил Мазарини. — Но оказать вам его это мой долг; и против кого вы просите правосудия?
— Против ничтожного поэтишки, трусливого памфлетиста, который оскорбил меня, облил грязью!
— Вот оно что!
— Он буквально выплеснул мне в лицо склянку чернил!
И Ла Врийер рассказал кардиналу о том, что произошло.
— Так что, это все? — спросил кардинал.
— Что значит «это все»? Стало быть, ваше высокопреосвященство полагает, что этого недостаточно?
— Но ведь речь там идет вовсе не о вас, мой дорогой монсу Ла Врийер.
— А о ком же?
— О неком смешном министре.
— О неком смешном министре?
— Ну да, и вам, разумеется, понятно, что это не можете быть вы; к тому же эта сатира является подражанием «Характерам» Феофраста.
В итоге монсу Ла Врийеру пришлось удовольствоваться этим ответом.
Ла Врийер удалился; кардинал выпустил из кабинета Буаробера и маршала де Грамона, которые все слышали и лопались от смеха.
— Однако, монсеньор, что будет с моим дураком- братом? — не забыл напомнить Буаробер.
— Будьте покойны, — ответил Мазарини, — он получит свой пенсион, я ведь дал вам обещание.
Однако, невзирая на обещание Мазарини, пенсиона так и не было, и потому Буаробер каждое утро являлся в переднюю кардинала.