— Приказ отдан, монсу Буаробер, — сказал ему Мазарини.
— Возможно, приказ и отдан, — ответил Буаробер, — но ничего не сделано.
— Все будет сделано.
— А господин де Ла Врийер, напротив, утверждает, что ничего не будет сделано, даже если ему прикажет это лично королева; после этого, как вы понимаете, монсеньор, ему остается лишь взойти на трон.
Во время этих пререканий г-н д'Эмери, тесть Ла Врийера, пригласил своего зятя отужинать у него дома и, словно по забывчивости, пригласил на тот же обед Буаробера, посадив врагов лицом друг к другу.
Буаробер блистал остроумием.
В итоге г-н де Ла Врийер был вынужден приказать своему секретарю Пенону выдать д'Увилю новый патент.
Однако Пенон медлил с выполнением приказа.
Тогда Буаробер отправился к Пенону и показал ему десять пистолей: тотчас же патент был выдан.
Взяв его в руки, Буаробер обратился к Пенону:
— Сударь, вроде бы я предложил вам денег?
— Да, конечно, сударь, — ответил тот. — Вы оказали мне честь, предложив десять пистолей.
— О сударь! — с видом глубочайшего сожаления воскликнул Буаробер. — Я прошу у вас прощения за то, что совершил подобное неприличие! Предложить вам деньги! Верно, я был пьян.
С этими словами он опустил в свой карман десять пистолей и вышел, унося с собой патент.
В течение трех лет д'Увилю выплачивали пенсион.
Однако через три года Ла Врийер предпринял новую попытку наступления и отобрал у д’Увиля патент.
«Господин государственный секретарь, — написал ему Буаробер, — обещаю Вам, что если в течение суток моему брату не вернут его патент, то через неделю известная Вам сатира будет напечатана».
Патент был возвращен.
Кардинал похвалил Буаробера за находчивость.
— Да он просто подлец, — ответил Буаробер. — Ему следовало дать приказ поколотить меня палкой.
В кругу людей, в котором он жил, Буароберу более всего вредило то, что он был несдержан на язык. Никогда, перед лицом кого бы это ни происходило, Буаробер не мог удержаться и не произнести остроту, готовую слететь с его уст.
Как-то раз он отправился в Малый Люксембургский дворец повидать господ де Ришелье — господами де Ришелье называли троих сыновей Виньеро, маркиза де Пон-Курле, и Франсуазы дю Плесси, принявших по завещанию кардинала фамилию и герб Ришелье, — как-то раз, повторяем, он отправился в Малый Люксембургский дворец повидать господ де Ришелье и был принят г-жой де Сове, которая была супругой интенданта г-жи д'Эгийон и имела репутацию весьма бесцеремонной особы.
— А, хорошо, что вы пришли! — еще издали крикнула она, едва завидев его.
— И почему же?
— Да потому, что мне следует вас побранить.
— Если так, то позвольте мне прежде получить отпущение грехов, как это подобает истинному христианину.
И Буаробер опустился на колени.
— Это вы-то истинный христианин?! Вы, кто повсюду слывет нечестивцем и безбожником!
— И вы верите этим сплетням?
— Нет, клянусь вам!
— И вы правы, не надо верить всему, что говорят: разве не слышу я повсюду разговоры о том, что вы распутница?!
— Ах, сударь, что вы такое говорите?! — воскликнула дама.
— О, я поступаю точно так же, как вы в отношении меня; успокойтесь: я ничуть в это не верю.
Но самое тяжелое для Буаробера обвинение, то, от которого ему было труднее всего отмыться, было тем же, 317
что некогда обрушило небесный огонь на проклятые города.
— Что это с вами, господин де Буаробер? — спросила его однажды мадемуазель Мельсон, весьма остроумная девица, позднее вышедшая замуж за государственного советника Жерара Ле Камю. — Вы весь взмыленный!
— Мадемуазель, — ответил Буаробер, — я только что нанес визиты судьям.
— По вашему собственному делу?
— Нет, по делу одного из моих лакеев, которого эти господа всеми силами хотят повесить.
— По правде сказать, — заметила мадемуазель Мель- сон, — лакеи Буаробера не созданы для виселицы: я нахожу, что им следует бояться лишь огня.
В другой раз привратник Ботрю, поссорившись с лакеем поэта, пнул его ногою в задницу.
Лакей пришел жаловаться своему хозяину, и Буаробер, придя в ярость, поднял вокруг этого происшествия большой шум.
— И Буаробер прав, — заявил маршал де Грамона, — ведь для него подобное оскорбительнее, чем для кого- нибудь другого.
— И почему же? — спросил один из тех охотников до расспросов, кто оказывается рядом лишь для того, чтобы дать повод ответить.