— Еще бы! — ответил маршал. — У лакеев Буаробера задница заменяет лицо: это жизненно важная часть тела подобных господ.
Святоши засадили Нинон к мадлонеткам, и оттуда прославленная на все времена куртизанка написала Буароберу:
«Я стала здесь предметом исключительного внимания со стороны славных монахинь. И потому мне кажется, что если я останусь тут еще на какое-то время, то в конце концов, в подражание Вам, полюблю особ собственного пола».
Однажды в присутствии Буаробера вели разговор о выдуманных родословных, вроде генеалогий семьи Леви, числящей среди своих родственников Богоматерь, или семьи Мероде, происходящей, по ее утверждению, от Меровея.
— Что же касается меня, — сказал Буаробер, — то, поскольку мое имя Метель, я хочу считать себя потомком Метеллов.
— Но уж, во всяком случае, не Метелла Пия, — заметил кто-то, находившийся рядом.
Началась Фронда, и Буаробер, будучи настоящим придворным, принялся сочинять стихи против фрондеров.
Парижский коадъютор, ярый фрондер, пригласил Буаробера на обед; поэт, чрезвычайно любивший вкусно поесть и знавший, что в доме г-на де Гонди всегда устраивают прекраснейшие обеды, откликнулся на приглашение.
После обеда, когда в гостиную подали кофе — тот знаменитый кофе, который тогда лишь замаячил на горизонте чревоугодия и мода на который, по словам г-жи де Севинье, должна была пройти, подобно моде на Расина, — коадъютор обращается к своему гостю:
— Господин де Буаробер, вы ведь собирались прочесть нам стихи о фрондерах, не правда ли?
— Охотно, — отвечает Буаробер.
Он прокашливается, сморкается, отхаркивается, но затем, подойдя к окну и оценив на глаз высоту этажа, на котором находилась гостиная, без всякого позерства произносит:
— Нет, признаться, я меняю свое мнение: ваше окно слишком высоко расположено.
«Духовный сан для Буаробера, — говорил аббат де Ла Виктуар, — то же, что пудра для шутов: он делает его облик еще более комичным».
Однажды на вечернем представлении одной из пьес Буаробера у актера сорвалось с языка не вполне пристойное французское выражение, которого в тексте не было.
— Ах, негодяй! — воскликнул поэт. — По его вине меня выгонят из Академии!
Буаробер сочинил множество пьес, большая часть которых сегодня забыта. Почти всегда он выводил в них на сцену известных и здравствовавших в то время людей, и потому те, с кого были списаны эти персонажи и кто узнавал в них себя, поднимали страшный шум, без конца расточали жалобы и произносили угрозы. В одной из этих пьес, озаглавленной «Очаровательная сутяга», он изобразил скрягу и его сына. Они встречаются в конторе у нотариуса, где один собирается поместить деньги, а другой занять их под огромные проценты.
— А, юный распутник, — говорит отец, — это ты?
— А, старый ростовщик, — говорит сын, — это вы?
Прообразом отца был президент де Берси, а сына — его сын. Мольер взял эту сцену у Буаробера и смело вставил ее в своего «Скупого».
— Как, — говорили Мольеру, — вы позаимствовали целую сцену у этого шута Буаробера?
— Ну и что? — отвечал автор «Мизантропа» и «Тартюфа». — Я вытащил девку из непотребного дома и ввел ее в хорошее общество.
Как-то раз принц де Конти, горбун, присутствовал на представлении одной из пьес Буаробера.
— Ах, господин де Буаробер, — подал он голос из своей ложи, — какую же дрянную пьесу вы нам представили!
Буаробер, сидевший на театральной сцене, поднялся, подошел к рампе и поклонился принцу.
— О монсеньор! — воскликнул он. — Вы приводите меня в смущение, расхваливая меня так в моем присутствии.
Принц де Конти произнес свою фразу тихо, а Буаробер ответил ему громко. Никто в зале не разобрал язвительных слов принца, но все услышали ответ поэта, так что ни один из зрителей не усомнился, что принц и в самом деле сказал Буароберу нечто лестное.
Время от времени его заставляли служить мессу.
Госпожа Корнюэль, столь известная своими остротами, кое-какие из которых мы приведем в нужное время и в нужном месте, присутствовала на одной из ночных месс, которую инкогнито служил Буаробер.
Дойдя до слов «Dominus vobiscum»[54], Буаробер поворачивается к слушателям: г-жа Корнюэль узнает его, вскрикивает и выходит из церкви.
У дверей она сталкивается с одной из своих приятельниц.
— Куда это вы идете? — спрашивает та.
— Видит Бог, к себе домой.
— А почему вы покинули мессу во время входного песнопения?
— Да потому, что я увидела там Буаробера и это вызвало у меня отвращение.