Кроме того, когда ей сказали, что вместе с самими отравителями сжигают и протоколы судов над ними, она заявила:
— Что ж, это правильно; но, чтобы быть уж совсем справедливыми в отношении отравителей и судов над ними, следует сжигать также свидетелей и судей.
Когда в ее присутствии стали превозносить благородство происхождения герцога Роган-Шабо, она заметила:
— Да, с происхождением у него все хорошо, это неоспоримо; но вот пороли его плохо.
Во времена г-жи Корнюэль было модно носить банты. Кто-то сказал ей, что г-жа де Ла Рени, жена начальника полиции, высокая и худая, увешивает ими себя с головы до ног.
— Увы, — промолвила г-жа Корнюэль, — если сказанное вами правда, то я сильно опасаюсь, как бы под этими бантами не скрывалась виселица.
Однажды, сидя в приемной у г-на Кольбера, заставившего ее долго ждать, и задыхаясь из-за сильного огня, разведенного в печи, она воскликнула:
— Бог ты мой! А не угодили ли мы, сами того не подозревая, в ад? Тут поджаривают и все ропщут.
Как-то раз, едва оправившись после болезни, которую все уже считали смертельной, маркиз д’Аллюй, чрезвычайно бледный, с неузнаваемо изменившимся лицом, пришел повидать г-жу Корнюэль.
— Увидев, как он входит в таком состоянии, — рассказывала она вечером своим друзьям, — я уже готова была спросить его, есть ли у него разрешение могильщика прогуливаться так по городу.
Графиня де Фиески, особа весьма взбалмошная, распускала какие-то злые слухи о г-же Корнюэль, и той об этом донесли.
— Что поделаешь, — сказала г-жа Корнюэль, — графиня сохраняется в своем сумасбродстве, как вишня в водке.
Однажды та же графиня де Фиески, которую г-жа Корнюэль оценила как слегка тронутую, в ее присутствии заявила, что она и вправду не понимает, почему г-на де Комбура считают помешанным, и что говорит он, без сомнения, как и любой другой.
— Ах, графиня, — промолвила г-жа Корнюэль, — вы словно чесноку наелись!
Один весьма глупый человек, от которого, в довершение всех бед, к тому же еще исходил дурной запах, явился 325
однажды к г-же Корнюэль и провел в ее гостиной целый час, не раскрывая рта.
Когда он ушел, г-жа Корнюэль сказала, обращаясь к тем, кто оставался в гостиной:
— По правде сказать, этот человек, наверное, мертв, раз он не говорит ни слова и от него скверно пахнет.
Один из ее лакеев, чрезвычайно бестолковый и совершавший одну глупость за другой, как-то раз глупейшим образом упал рядом с нею на четвереньки.
— Я запрещаю тебе вставать на ноги, — сказала она ему. — Ты рожден, чтобы передвигаться именно так.
Когда кто-то высказал в ее присутствии беспокойство по поводу того, что негде поместить очередные знамена, захваченные маркизом де Люксембургом в битве при Стенкеркене, ибо собор Парижской Богоматери уже переполнен ими, она заявила:
— Нашли из-за чего тревожиться: из них сделают оборки для прежних!
В доме у нее зашел разговор о разгульных пиршествах, устроенных в предместье Сен-Жермен пятью или шестью придворными дамами.
— Я понимаю, кто они такие, — сказала она. — Это духовные посланницы, отправленные туда архиепископом Парижским, чтобы удержать молодых людей от мерзкого греха, который был присущ Валуа.
Однажды вечером, когда она возвращалась в экипаже домой, на нее напали грабители; их главарь влез в карету и начал с того, что положил руку на грудь г-же Корню- ель.
Однако она, не испугавшись, оттолкнула его руку и промолвила:
— Вам там нечего делать, любезный; у меня нет ни жемчуга, ни грудей.
Полиция хотела выселить какую-то распутницу, жившую недалеко от нее и вечно превращавшую ночь в день; однако г-жа Корнюэль, опасаясь еще более шумного соседства, сказала:
— Ах, оставьте ее! Не хватало только, чтобы ее дом занял какой-нибудь кузнец или слесарь; ведь тогда вместо нее спать не буду я.
Госпоже Корнюэль было уже за восемьдесят, когда умерла г-жа де Виль-Савен, ее соседка, которой было девяносто два.
— Увы! — воскликнула г-жа Корнюэль, узнав об этой смерти. — Вот я и осталась без прикрытия!
И в самом деле, какое-то время спустя она умерла.
VIII
Чтобы читатель мог лучше оценить остроумие XVII века, перейдем от остроумия отдельных людей к остроумию общества в целом и процитируем, позаимствовав их у Таллемана де Рео, который и сам был одним из наиболее блестящих остроумцев той эпохи, бесхитростные высказывания и меткие словечки того времени, когде еще были живы Бассомпьер и Грамон и уже появились такие женщины, как Нинон и Марион Делорм.