Речь шла о слове «cuiller», то есть «ложка».
Король и г-н де Бельгард, оба гасконца, стояли на стороне тех, кто писал это слово в форме «cuillère». Они говорили, что это слово, будучи женского рода, должно иметь женское окончание.
Грамматисты из краев, где при прощании было принято говорить «Да ведет вас Господь!», утверждали, напротив, что в этом нет никакой надобности, и в качестве примера приводили другие слова, которые, будучи женского рода, имели мужское окончание.
Король поинтересовался мнением Малерба в отношении этого спора.
— Государь, — ответил он, — это не тот вопрос, который следует задавать поэту.
— Но почему?
— Потому, что он может быть решен грузчиками с Сенной пристани.
— А если все же, — продолжал король, — какая-нибудь власть выскажется в пользу слова «cuillère»?
Малерб прервал его:
— Например, вы?
— Почему бы нет? — задетый за живое, откликнулся Генрих IV.
— Да поймите же, — сказал ему Малерб, — что у вас достаточно могущества, чтобы завоевать какое-нибудь королевство, заключить мир или объявить войну, приговорить к смерти преступника или помиловать его, но у вас не хватит сил, чтобы изменить хоть одно слово в языке.
Однажды г-н де Бельгард — скоро мы поясним, каким образом поэт зависел от него, — так вот, однажды г-н де Бельгард спросил Малерба, как правильнее будет с точки зрения французского языка: dépensé или dépendu?
— — Dépensé правильнее с точки зрения французского языка, — ответил Малерб, — apendu и dépendu — гасконского.
Как-то раз, находясь в кругу придворных, один человек, без конца превозносивший строгость нравов, стал восхвалять г-жу де Гершевиль, которую Генрих IV, в память о том твердом отпоре, какой она ему дала, сделал придворной дамой Марии Медичи.
— Смотрите, сударь, — сказал сей нравоучитель, указывая на эту даму, сидевшую на табурете возле кресла королевы, — вот куда ведет добродетель!
— А вы посмотрите, сударь, — ответил Малерб, указывая на коннетабльшу де Ледигьер, сидевшую на табурете, который был выше табурета г-жи де Гершевиль, — куда ведет порок!
Когда во время тюремного заключения принца Генриха де Бурбона, отца Великого Конде, жена господина принца — та самая красавица Шарлотта де Монморанси, ради которой Генрих IV совершил свои последние безумства, — разрешилась двумя мертворожденными младенцами, что объясняли в то время сильным угаром в ее комнате, и на другой день один из друзей Малерба, провинциальный советник, выказывал в доме Дю Вера, хранителя печати, великую печаль, Малерб спросил его, что произошло.
— О! — воскликнул тот. — Разве могут порядочные люди испытывать радость, когда мы только что потеряли двух принцев крови?!
— Ах, дорогой мой, — ответил ему Малерб, — будьте покойны: для тех, кто, как вы, склонен служить, хозяева всегда найдутся!
Как сообщает Таллеман де Рео, Малерб был высок ростом и статен, а тело имел настолько превосходное, что о нем вполне можно было сказать то, что Плутарх говорит об Александре Македонском: даже пот его благоухал.
Мы уже дали некоторое представление о его характере.
Характер Малерба проявлялся в его манере разговаривать: говорил он мало, но почти всегда каждое его слово попадало в цель.
Депорт, Берто и Дез Ивето сделались его критиками и любовались собой, порицая все, что он сочинял.
Он смеялся над ними, говоря:
— Если они не оставят меня в покое, я намерен составить из одних только их ошибок во французском языке
том, который будет потолще, нежели их собственные книги.
Однажды он спорил с Дез Ивето.
— Ну вот скажите, — спрашивал его Дез Ивето, — по-вашему, приятно для слуха обнаружить в одном стихе три идущих подряд слога: да-ла-кра?
— Это в каком же стихе? — поинтересовался Малерб.
— Да вот в этом, черт побери:
Сдала красотка крепость наконец ...
— А по-вашему, — парировал Малерб, — намного приятнее обнаружить в одном из ваших стихов ре-жа-ра- сра?
— Это где же? — спросил Дез Ивето.
— Вот тут, черт возьми:
Как нету в мире жара, сравнимого с огнем ...
Малерб потерял мать в 1615 году; ему было тогда уже более шестидесяти лет.
Мария Медичи отправила к нему одного из своих придворных, чтобы тот выразил ему соболезнование от ее имени.
— Право, — промолвил Малерб, — передайте ее величеству, что я могу отплатить ей за подобное проявление учтивости лишь пожеланием, чтобы король оплакивал свою мать, будучи в таком же пожилом возрасте, в каком я оплакиваю мою.