Вот в связи с чем это случилось.
Как-то раз король спросил достойного прелата, сочиняет ли он по-прежнему стихи.
— Государь, — ответил тот, — с тех пор как вы, ваше величество, оказали мне честь, доверив заниматься делами государства, я совершенно оставил занятия поэзией. К тому же не стоит и браться за нее теперь, когда за нее взялся нормандский дворянин по имени Малерб.
Эта похвала вызвала у Генриха IV желание принять к себе на службу нашего поэта. Он несколько раз говорил о нем с Дез Ивето, наставником герцога Вандомского, а поскольку Дез Ивето был уроженцем того же города, что и Малерб, он стал побуждать Генриха IV призвать того ко двору; однако король, скупость которого мы уже отмечали, не решался пригласить его, страшась обременить себя еще одним пенсионом.
«Это и послужило причиной того, — говорит Таллеман де Рео, — что Малерб попал на прием к королю лишь спустя три или четыре года после того, как кардинал дю Перрон рассказал о нем государю, да и то произошло это случайно».
Малерб приехал в Париж по своим личным делам; Дез Ивето уведомил об этом короля, и тот немедленно послал за поэтом.
Произошло это в 1605 году, и, поскольку в то время король готовился отбыть в Лимузен, Малерб сочинил по случаю этого отъезда стихотворение, которое начинается так:
Господь благой, ты нашим внял слезам ...
Когда, по возвращении Генриха IV из Лимузена, ему была преподнесена эта ода, он нашел ее восхитительной и пожелал, чтобы Малерб поступил к нему на службу; но, по своей скаредности, он приказал г-ну де Бельгарду, в то время первому дворянину королевских покоев, держать поэта при себе до тех пор, пока он не будет зачислен в штат королевских пенсионеров.
Господин де Бельгард, который был настолько же щедр, насколько король прижимист, предоставил Малербу жалованье в тысячу ливров, стол, лакея и лошадь.
В одном из своих писем Ракану поэт похваляется, что он явился ко двору не для того, чтобы попытать счастье, а потому, что был призван туда.
«Что касается меня, — говорит он в этом письме, — то я ни с кем не соперничаю в заслугах и полагаю, что среди всех тех, кому король оказывал благодеяния, нет ни одного, кто заслужил бы их в большей степени, чем я. Но, даже если у меня нет никаких иных преимуществ, я отличаюсь в выгодную сторону от других хотя бы тем, что явился ко двору не для того, чтобы спрашивать, нуждаются ли там во мне, как это делали почти все, кто более всего шумит при дворе сегодня. В этом месяце исполняется ровно двадцать лет с тех пор, как покойный король послал за мной г-на Дез Ивето, приказал мне состоять при его особе и заверил меня, что я буду облагодетельствован им. Я не буду называть незнатных свидетелей, но королева-мать, принцесса де Конти, герцогиня де Гиз, ее мать, а также г-н де Бельгард и вообще все те придворные, кто постоянно бывал тогда в кабинете короля, знают эту правду».
Малербу было тридцать лет, когда он написал знаменитую оду
Доколе, Дюперье, скорбеть не перестанешь?
Говорят, что прекрасная строка
И роза нежная жила не дольше розы ...
получилась такой благодаря типографской опечатке, а в авторской рукописи было:
И Роза нежная жила не дольше розы ...
Однако мы полагаем, что подобные случайности происходят только с людьми гениальными.
Подобно Ракану, Малерб страдал дефектом речи, и потому, когда его спрашивали, откуда он родом, поэт обычно отвечал, что он Бормотун из Бормотании.
Малерб был самым плохим декламатором на свете: он портил самые прекрасные свои стихи, декламируя их сам, не говоря уж о том, что на протяжении одной строфы раз пять или шесть останавливался, чтобы отхаркаться: это дало основание шевалье де Манчини сказать, что он никогда не видел человека, источавшего более влаги, и поэта, писавшего более сухие стихи.
Из-за этой привычки к отхаркиванью Малерб всегда держался поближе к камину.
В итоге, когда однажды, находясь в доме г-на де Бельгарда и сидя на своем обычном месте, Малерб не мог согреться, поскольку ему мешали каминные подставки для дров, изображавшие двух бородатых сатиров, он схватил эти раскаленные докрасна подставки и перенес их в середину залы.
— Э, — обратился к нему г-н де Бельгард, — на кого это вы сердитесь, Малерб?
— На двух этих толстых х..в, которые греются в свое удовольствие, тогда как я умираю от холода.