— Почему нет? — промолвил кардинал. — Поскольку такой танец сам по себе весьма шутовской, я не вижу, что 362
помешает мне надеть наряд, подходящий к этому действию.
— Как?! — воскликнула Анна Австрийская. — Значит, вы станцуете передо мной сарабанду, одетый шутом, с бубенцами на ногах и с кастаньетами в руках?
— Да, если все это будет происходить лишь перед вами и, как я уже говорил, вы пообещаете мне награду.
— Но танцевать передо мной одной не получится, — промолвила королева, — ведь понадобится музыкант, чтобы отбивать такт.
— Тогда возьмите Бокана, моего скрипача, — сказал кардинал. — Это неболтливый малый, и я за него отвечаю.
— Ах, если вы сделаете это, — вскричала королева, — я первая признаю, что никогда не было любви, равной вашей!
— Ну что ж, сударыня, — произнес кардинал, — вы останетесь довольны. Ждите меня завтра, в этот же час.
Королева подала кардиналу руку для поцелуя, и он удалился, еще более радостный, чем накануне.
Весь следующий прошел в тревожном ожидании; королева не могла поверить, что кардинал решится на подобную глупость, однако г-жа де Шеврёз не сомневалась в этом ни минуты и говорила, будто ей из надежного источника известно, что его высокопреосвященство до безумия влюблен в королеву.
В десять часов вечера Анна Австрийская находилась в своем кабинете; г-жа де Шеврёз, Вотье и Беренген спрятались за ширмой. Королева утверждала, что кардинал не придет, а г-жа де Шеврёз по-прежнему придерживалась противоположного мнения.
Но вот явился Бокан; он держал в руках скрипку и объявил, что его высокопреосвященство придет следом за ним.
Примерно через десять минут после музыканта появился человек, закутанный в широкий плащ, который он сбросил с себя, как только запер за собою дверь: это был кардинал собственной персоной, облаченный в наряд шута. На нем были штаны и кафтан зеленого бархата, на подвязках у него висели серебряные бубенцы, а в руках он держал кастаньеты.
Анне Австрийской с трудом удалось не рассмеяться при виде управлявшего Францией человека, который вырядился столь странным образом; тем не менее она превозмогла себя, изящнейшим жестом поблагодарила кардинала и призвала его довести самоотречение до конца.
То ли кардинал действительно был настолько влюблен, чтобы совершить подобную глупость, то ли, как он давал знать, у него были притязания считать себя танцором, но, так или иначе, он никоим образом не воспротивился этой просьбе и при первых же звуках музыкального инструмента Бокана принялся исполнять фигуры сарабанды, без конца притоптывая ногами и размахивая руками. К несчастью, из-за самой степенности, с какой кардинал все это проделывал, зрелище приобрело настолько невероятно комичный характер, что королева не могла больше сдерживать серьезность и расхохоталась.
Тотчас же, словно ответное эхо, послышался громкий и продолжительный смех.
Это вторили ей зрители, укрывшиеся за ширмой.
Кардинал осознал, что то, что он принимал за милость, было всего лишь розыгрышем, и в ярости вышел из кабинета королевы.
В ту же минуту туда ворвались г-жа де Шеврёз, Вотье и Беренген.
К ним присоединился и Бокан, и все четверо стали уверять, что благодаря этой выдумке королевы им довелось стать свидетелями одного из самых забавных зрелищ, какие только можно вообразить.
Несчастные безумцы играли с огнем, не ведая еще, каким может быть гнев кардинала-герцога. После гибели Бутвиля, Монморанси, Шале и Сен-Мара они, разумеется, не отважились бы на такую страшную шутку».
И в самом деле, пока они так смеялись, кардинал, вернувшись к себе, поклялся в вечной ненависти к Анне Австрийской и г-же де Шеврёз, в ненависти священника!
X
Примерно в это самое время английский двор направил в качестве чрезвычайного посла в Париж графа Карлайла.
Он ехал туда, чтобы от имени Якова VI Шотландского (Якова I Английского) просить для его сына, принца Уэльского, руки Генриетты Французской, дочери Генриха IV.
Эта просьба была благосклонно воспринята, и граф Карлайл вернулся в Англию добрым вестником.