Госпожа де Шеврёз рассказала герцогу Бекингему предание о Белой даме, не упустив ни одной подробности, и предложила ему сыграть роль привидения.
Он согласился.
Для него годилась любая роль, лишь бы она дала ему возможность предстать перед королевой, а в каком маскарадном костюме он к ней придет, мало его волновало.
Одно было неоспоримо: если его и увидят в этом чудовищном наряде Белой дамы, то никто не осмелится преградить ему дорогу.
Оставалось решить, когда призраку лучше было появиться: днем, вечером или ночью?
Королева отвергла равным образом день, поскольку днем герцог терял всю выгоду от своего переодевания, и ночь, поскольку ночью эта выгода, напротив, явно сделалась бы чересчур большой.
Она отдала предпочтение вечеру.
Однако тут между ней и г-жой де Шеврёз начался спор.
По вечерам Людовику XIII нередко случалось приходить к королеве, и герцог мог столкнуться с королем; однако королева отчасти опровергла это возражение, заявив, что можно смело положиться на ее камердинера Бертена.
Бертен будет караулить в коридоре, ведущем в покои короля, и предупредит свою госпожу, если король выйдет оттуда; на всякий случай дверь черного хода надо будет держать открытой, и через нее герцог сможет бежать.
Итак, было решено, что Бекингем войдет в Лувр в десять часов вечера.
И в самом деле, в девять часов вечера герцог постучал в дверь покоев г-жи де Шеврёз.
Именно там, у общей наперсницы влюбленных, должно было состояться переодевание.
Кроме того, г-же де Шеврёз было поручено изготовить и сам маскарадный наряд.
Как видим, влюбленные имели в ее лице бесценного друга.
Наряд был готов и ждал Бекингема. Правда, долго дожидаться герцога не пришлось.
Наряд состоял из длинного белого платья причудливого кроя, которое было усеяно черными капельками и украшено двумя черепами: одним на груди и другим на спине; довершали его чепец, бело-черный, как и платье, необъятный черный плащ и шляпа, похожая на ту, какую позднее Бомарше водрузил на голову своего Базиля.
Однако при виде этого нелепого одеяния натура Джорджа Вильерса, привыкшего выставлять напоказ свои достоинства, возмутилась; разве самый красивый мужчина трех королевств мог согласиться стать хоть на минуту посмешищем! И потому он без обиняков заявил, что ни за что не предстанет перед Анной Австрийской в подобном маскарадном наряде.
Но в отношении этого вопроса герцог нашел в г-же де Шеврёз упрямство, не уступавшее его собственному упрямству. Наперсница заявила, что надо сделать выбор; другой возможности увидеться с королевой нет, и либо герцог увидит ее, облаченный в наряд Белой дамы, либо не увидит ее вовсе.
Затем начались упреки.
Герцог называет себя влюбленным и при этом проявляет нерешительность в тот момент, когда есть возможность увидеть ту, которую он якобы любит! Королева, со своей стороны, согласилась на все; она предупреждена и ждет герцога, а герцог намерен заставить ее ждать напрасно, и велика вероятность, что после этого он не увидит ее никогда.
В основе этой настойчивости г-жи де Шеврёз была и толика зловредности. По всей вероятности, насмешливая наперсница, которая уже видела кардинала в обличье испанского танцора, предвкушала удовольствие увидеть английского посла в обличье приведения.
Возможно также, что и королева, ощущавшая, что ее влечет к красавцу-герцогу, хотела заручиться оружием против самой себя, увидев Бекингема в этом более чем нелепом одеянии.
Наконец герцог уступил, рассудив, возможно, что, какой бы маскарадный наряд на нем ни был, его красивое и благородное лицо сохранит свою привлекательность и обаятельность.
Но тут он опять-таки не взял в расчет мнения г-жи де Шеврёз. Ведь нужно было сделать так, чтобы, если герцога и увидят, его не узнали. И потому г-жа де Шеврёз, в своей премудрости, решила, что она замаскирует ему лицо, как уже замаскировала все остальное его тело.
Услышав это предложение, которое г-жа де Шеврёз сделала столь твердым тоном, что Бекингему сразу стало понятно, что ему придется уступить, как это уже было сделано им в отношении всего остального костюма, он заявил, в качестве уступки, о своей готовности надеть маску из черного бархата. Такого рода маски, носившие название лупус — мы призываем тех, кто знает происхождение указанного слова, пояснить его нам, — так вот, такого рода маски были в большом ходу в те времена, и Бекингем полагал, что, сняв свою маску, он вновь предстанет в выгодном свете.