Кардинал ответил, что он сам и весь его дом всегда к услугам принца; однако он тотчас спустился с постели, оделся и отправился в Фонтенбло.
Решение было принято.
Он прибыл туда около семи часов утра, в то самое время, когда герцог Анжуйский, в свой черед, поднялся и одевался, готовясь к охоте.
Внезапно дверь его спальни открылась, и слуга доложил юному принцу о приходе кардинала Ришелье.
Прежде чем дежурный камердинер успел ответить, что герцог не принимает, его высокопреосвященство уже вошел в спальню.
Смущение, с которым принц встретил кардинала, доказывало этому достославному посетителю, что Шале сказал правду.
И потому, прежде чем Гастон оправился от удивления, кардинал приблизился к нему и сказал:
— Право, монсеньор, у меня есть причина сердиться на вас.
Гастон легко поддавался испугу.
— Сердиться на меня?! — совершенно растерянно воскликнул он. — Но за что вам сердиться на меня?
— За то, что вы не оказали мне честь, приказав мне самому приготовить для вас обед, а послали ваших кухонных служителей; это обстоятельство указывает мне на то, что ваше высочество желает пользоваться полной свободой в моем доме; раз так, я оставляю вам замок Флёри, чтобы вы располагали им по своему усмотрению.
С этими словами кардинал, считая важным доказать герцогу Анжуйскому, что он остается его покорнейшим слугой, взял из рук камердинера рубашку и почти насильно натянул ее на принца, после чего удалился, пожелав ему удачной охоты.
Гастон понял, что заговор раскрыт, пожаловался на внезапное недомогание и лег в постель.
Понятно, что охота была перенесена на другой день.
Однако кардинал, вынужденный на этот раз помиловать заговорщиков, должен был отыграться, причем ужасающим образом.
Покончив с заговором, касавшимся его лично, он стал затевать другой, направленный против самих заговорщиков.
Ему нужен был заговор, в который вошли бы великий приор Франции, герцог Вандомский и даже Шале: достославный кардинал затаил злобу на бедного Шале, признание которого не могло заставить прелата простить его причастность к заговору.
Впрочем, устроить так, чтобы посреди этого безалаберного и шумливого двора сложился заговор, было не так уж трудно.
Вот что представлял собой тот, который своими собственными руками слепил кардинал.
Мы уже говорили о противодействии, которое оказывал герцог Анжуйский своей предполагаемой женитьбе на мадемуазель де Монпансье, дочери герцогини де Гиз. Однако Гастон противился этому браку вовсе не потому, что невеста не была молода, красива и богата — как раз всеми этими качествами она обладала, — а потому, что она никак не могла содействовать его честолюбивым замыслам.
В чем нуждался человек, каждую ночь примерявший на себя во сне корону Франции? В поддержке какого- либо иностранного государя, у которого он мог бы укрыться в случае провала одного из своих заговоров.
Так что при дворе существовала партия, выступавшая за брак с иностранной принцессой; эта партия, связанная с Гастоном, была партией всех недовольных, а одному Богу известно, сколько тогда было недовольных при дворе Франции!
Кардинал обратил внимание короля на эту уловку его брата; он разъяснил ему подлинную причину отвращения, которое герцог питал к браку с мадемуазель де Монпансье; он указал ему на то, что два его брата-бастарда подстрекают Гастона Орлеанского к этому противодействию.
И потому король пришел к убеждению, что во имя блага государства и безопасности короны герцог Анжуйский должен жениться на мадемуазель де Монпансье; в итоге он согласился с кардиналом, что стало бы большой удачей, если бы удалось арестовать одновременно великого приора и его брата.
Подвести короля к такой мысли оказалось не так просто, но на этом все не заканчивалось: после того как было признано, что их арест принесет благо, следовало суметь их арестовать. А в этом-то и состояла трудность.
Попытаемся разъяснить ее нашим читателям.
Историю обычно представляют с факелом в руке; однако чаще всего она держит факел так высоко, что он освещает лишь самые высокие вершины; равнины и долины остаются погруженными в полутьму, а пропасти тем более.
Но какая эпоха, о великий Боже, наполнена пропастями в большей степени, чем время правления Людовика XIII, а вернее, кардинала Ришелье!
Так давайте зажжем наш фонарь от факела истории и спустимся в самую глубокую из этих пропастей.