За несколько дней до того, как этот приговор был вынесен, в Нант приехала мать Шале; это была одна из тех женщин, благородных по рождению и наделенных благородным сердцем, каких по временам можно увидеть в вуали и в трауре на ступенях истории прошлых веков. Поскольку никаких сомнений в отношении приговора не было, она сделала все возможное, чтобы получить доступ к королю; но, согласно приказам короля, он не принимал никого, кроме кардинала.
Когда приговор был оглашен, г-жа де Шале предприняла новую попытку пробиться к королю, но все было тщетно.
Однако она так просила и умоляла, что, наконец, ей дали обещание вручить королю письмо, которое она принесла. Король получил ее письмо, прочитал его и велел передать ей, что он ответит в течение дня.
Это письмо, которое мне не удалось обнаружить ни в одном историческом сочинении, даже в удостоенном награды историческом труде г-на Базена, заслуживает того, чтобы его знали; и потому, даже рискуя не получить премию в десять тысяч франков за проявление внимания к такого рода подробностям, мы даем нашим читателям возможность ознакомиться с ним:
«Государь!
Я признаю, что тот, кто оскорбил Вас, заслуживает мук не только на этом свете, но и в иной жизни, ибо Вы есть образ Божий. Однако, когда Господь обещает прощение тем, кто просит о нем с истинным раскаянием, он тем самым научает королей, как им следует поступать. Но если слезы способны изменить приговор Небес, то неужели у моих слез, государь, недостанет сил пробудить в Вас жалость? Право творить суд есть куда менее важное следствие власти короля, чем право проявлять милосердие: наказывать не столь похвально, как прощать. Сколько на этом свете живет людей, которые постыдно лежали бы под землей, не помилуй их Ваше Величество!
Государь, Вы король, отец и повелитель этого несчастного узника: может ли он быть зловреден более, чем Вы добры, и виновен более, чем Вы милосердны? Разве не надеяться на Ваше великодушие не значит оскорблять Вас?Лучшим примером для людей добрых служит сострадание; злые люди, видя казнь другого человека, становятся лишь хитрее, а не лучше. Государь, стоя на коленях, я прошу Вас сохранить жизнь моему сыну и не допустить, чтобы тот, кого я вскормила для службы Вам, умер из-за службы другому; чтобы тот ребенок, которого я так любовно взрастила, стал причиной скорби тех недолгих дней, что мне остались, и, наконец, чтобы тот, кого я произвела на свет, свел меня в могилу. Увы, государь, почему не умер он при рождении или от раны, полученной им при Сен-Жане, или подвергаясь какой-нибудь иной опасности из числа тех, что подстерегали его, когда он служил Вам в Монтобане, в Монпелье и других местах, или даже от руки того, кто причинил нам столько огорчений? Сжальтесь над ним, государь: из-за его прошлой неблагодарности Ваше милосердие станет еще более достойным уважения. Я отдала его Вам, когда ему было восемь лет; он внук маршала Монлюка, а через жену — внук президента Жаннена. Его близкие, которые служат Вам ежечасно, не смеют, опасаясь разгневать Вас, броситься к Вашим ногам, чтобы смиренно и почтительно, со слезами на глазах, вместе со мною просить Вас сохранить этому несчастному жизнь, которую он должен будет закончить либо в вечном заточении, либо в заграничной армии, находясь на Вашей службе. Таким образом Ваше Величество сможет избавить его близких от позора и от потери, удовлетворить правосудие и одновременно проявить милосердие, заставляя все более и более восхвалять Ваше мягкосердечие и вечно молить Бога о здоровье и преуспеянии Вашей царственной особы всех нас, а в особенности меня, Вашей покорнейшей служанки и подданной
ДЕ МОНЛЮК».
Желаете знать, как Людовик XIII, бессердечный и бесчувственный король, ответил на этот несравненный образец материнского красноречия? Правда, его ответ, по всей вероятности, был продиктован кардиналом.
«Госпоже де Шале-матери,
Господь, никогда не совершающий ошибок, впал бы в великое заблуждение, если бы, установив своими законами вечное пребывание в муках для виновных, миловал бы всех тех, кто просит прощения. Тогда добрые и добродетельные не имели бы никакого преимущества перед злыми, у которых всегда достанет слез, чтобы изменить приговор Небес, Я признаю это, и такое признание заставило бы меня весьма охотно простить Вас, если бы Бог, даровавший мне особую милость, избрав меня здесь, на земле, своим истинным образом, присовокупил бы к этому еще один дар, который он приберегает лишь для себя самого, — способность распознавать сущность людей; ибо тогда, благодаря истинному знанию, которое мне дано было бы черпать из этого божественного дара, я обрушил бы на голову Вашего сына карающие молнии моего правосудия, либо отвел их назад, как только мне стало бы ясно, истинно или мнимо его раскаяние, вследствие которого, однако, Вы и теперь, хоть я и не могу принять безошибочного решения, могли бы добиться от меня милосердного помилования, если бы это оскорбление касалось лишь меня одного; ибо знайте, что я вовсе не жестокий и суровый король и что объятия моего милосердия всегда открыты, дабы принять тех, кто с истинным сокрушением о совершенном им проступке смиренно приходит ко мне просить прощения.