И в самом деле, несчастного молодого человека, казалось, покинули все. Королева, и сама страшно скомпрометированная, не могла решиться ни на один шаг в его пользу; герцог Анжуйский удалился в Шатобриан и не давал ничего знать о себе; г-жа де Шеврёз, предприняв все, что подсказал ей ее беспокойный ум, укрылась у принца де Гемене, чтобы не видеть гнусное зрелище смерти своего любовника.
И потому Шале решил, что ему не стоит больше ждать помощи ни от кого на свете, как вдруг он увидел свою мать, о присутствии которой в Нанте он и не подозревал и которая, не сумев спасти сына, пришла помочь ему умереть.
Госпожа де Шале, как мы уже говорили, была одной из тех благородных натур, какие исполнены одновременно самоотверженности и покорности судьбе; она сделала все, что в человеческих силах, чтобы оспорить у смерти своего сына; теперь ей следовало сопровождать его до эшафота и поддерживать до последней минуты. И с этой целью, добившись разрешения сопровождать осужденного, она явилась к нему.
Шале бросился в объятия матери и разрыдался; но, почерпнув мужество в этой материнской силе, он поднял голову, отер слезы и произнес:
— Я готов!
Он вышел из тюрьмы. У ворот ждал солдат, которому для выполнения его страшной обязанности дали первый попавшийся меч: это был меч швейцарского гвардейца.
Траурная процессия двинулась к городской площади, где был возведен эшафот. Шале шагал между священником и матерью.
Все кругом оплакивали этого красивого, богато одетого молодого человека, которого вот-вот должны были казнить, но столько же слез было пролито и из-за этой благородной вдовы, еще облаченной в траур по мужу и сопровождавшей своего единственного сына на смерть.
Подойдя к подножию эшафота, она поднялась по его ступеням вместе с осужденным.
Шале опирался на ее плечо; духовник шел позади них.
Солдат был бледнее, чем приговоренный, и дрожал сильнее его.
Шале в последний раз обнял мать и, став на колени перед плахой, произнес короткую молитву. Мать опустилась подле него на колени и присоединила к его молитве свою.
Мгновение спустя Шале повернулся в сторону солдата и сказал:
— Бей! Я жду.
Солдат, весь дрожа, поднял меч и ударил.
Шале испустил стон, но поднял голову; он был всего лишь ранен в плечо: неопытный палач нанес удар слишком низко.
Все увидели, как Шале, обагренный кровью, обменялся несколькими словами с солдатом, в то время как мать поднялась с колен и подошла к сыну, чтобы обнять его.
Затем он снова положил голову на плаху, и солдат ударил во второй раз.
Шале снова закричал: и на этот раз он был всего лишь ранен.
— К черту этот меч! — воскликнул солдат. — Он чересчур легкий, и, если мне не дадут что-нибудь другое, я никогда не доведу это дело до конца.
И с этими словами он отбросил меч в сторону.
Шале на коленях дополз до своей матери и склонил к ней на грудь свою окровавленную и изувеченную голову.
Солдату принесли бочарный топор; но не оружие подвело палача: ему изменила его собственная рука.
Шале вновь занял свое место.
Зрители этой ужасной сцены насчитали тридцать два удара. На двадцатом осужденный еще издал возглас:
— Иисус! Мария!
Затем, когда все было кончено, г-жа де Шале выпрямилась, воздела к небу обе руки и произнесла:
— Благодарю тебя, Боже! Я полагала быть всего лишь матерью осужденного, а оказалась матерью мученика!
Она попросила отдать ей останки сына, и ей их передали. Временами кардинал был исполнен милосердия.
Госпожа де Шеврёз получила приказ оставаться в Ле-Верже, где она находилась.
Гастон узнал о смерти Шале, сидя за игорным столом, и тотчас продолжил партию.
Королева явилась по требованию короля в совет, где ей было велено сесть на табурет. Там ей предъявили показания Лувиньи и признания Шале. Ее обвинили в желании убить короля, чтобы выйти замуж за герцога Анжуйского.