Более всех усердствовал в устранении несчастного Баррада г-н де Шавиньи.
Господин де Шавиньи считался сыном кардинала.
Однажды, присутствуя на собрании у короля, где речь шла о том, чтобы ниспровергнуть г-на де Ришелье и заключить его в Бастилию, Шавиньи проголосовал так же, как и все.
— Tu quoque, fili![63] — воскликнул король.
Неприязнь Шавиньи к Баррада проистекала из того, что тот не поклонился ему, после того как Шавиньи при встрече с ним позволил себе какую-то неучтивость. Когда король увидел приказ, предписывавший Баррада отправиться в отдаленную провинцию, он покачал головой и произнес:
— Я его знаю, он не поедет.
Баррада и в самом деле долго противился, заявляя, что он никуда не поедет, пока не увидит короля; но в конце концов ему пришлось подчиниться силе.
Позднее, когда Людовик XIII осаждал Корби, Баррада сумел воспользоваться благоприятным моментом и вновь встретился с королем. И тогда, по-прежнему исполненный ненависти к Ришелье, он предложил арестовать кардинала, испрашивая для этого всего лишь пятьсот конников, голубую орденскую ленту и жезл капитана гвардии; если эти условия будут приняты, он подстережет его высокопреосвященство в горном проходе, и, по его утверждению, кардинал, внезапно оказавшись лицом к лицу с человеком, которого он полагал находящимся в ссылке и которого, как ему было известно, все еще любит король, растеряется и позволит отвезти себя куда угодно.
Это предложение Баррада сделал графу Суассонскому.
— Хорошо, сударь, — сказал граф, — я поговорю об этом с господином герцогом Анжуйским.
— О господин граф, — ответил Баррада, — не надо! Я желаю иметь дело лишь с честными людьми.
Впрочем, все это немного развлекало бедного короля, умиравшего со скуки. Одна из бед Людовика XIII с его неполноценным душевным складом состояла в том, что он постоянно скучал. Вот почему не было такой дурацкой выдумки, которой он ни испробовал, чтобы развлечься; король обучился всякого рода ремеслам, помимо тех, что касаются охоты: он умел делать кожаные пушки, изготавливать силки и сети, чеканить монету. Он был хорошим кулинаром, в надлежащее время варил варенья, выращивал зеленый горошек и посылал продавать его на рынке; наконец, он стал учиться шпиговать.
Все то время, пока король был охвачен этой причудой, можно было наблюдать, как в дворцовые покои является придворный повар Жорж с серебряными шпиговальными иглами и превосходными кусками телячьей корейки.
Как-то раз члены королевского совета попросили доложить королю, что все они в сборе.
— Сегодня совещания не будет, — сообщил придверник, — его величество шпигует.
Он отлично брил, не хуже самого лучшего брадобрея. Однажды ему пришла в голову мысль сбрить всем своим офицерам бороду, оставив у них на подбородке лишь маленький клочок волос, и потому такое украшение лица стало называться королевским.
Об этой причуде короля сочинили песенку, которая называлась так:
«Песня про то, как король самолично брил бороды всем своим офицерам и придворным или приказывал брить их в своем присутствии, не оставляя им ничего, кроме пучка волос под нижней губой».
Вот эта песенка; как можно убедиться, она не такая уж злая:
— О борода моя, о горе!
Кто сбрил тебя, сказать изволь?
— Людовик, наш король:
Он бросил вкруг себя орлиный взор
И весь обезбородил двор.
— Ла Форс, а ну-ка покажитесь:
Сбрить бороду вам тоже след.
— Нет, государь, о нет!
Солдаты ваши, точно от огня,
Сбегут от безбородого меня.
Оставим клинышек-бородку
Кузену Ришелье, друзья,
Нам сбрить ее никак нельзя:
Где, к черту, смельчака такого я возьму,
Что с бритвой подойдет к нему?[64]
Мы привели эту песенку не ради самой песенки, а как вещественное доказательство.
Выше уже говорилось, что Людовик XIII был довольно хорошим музыкантом и даже композитором. Когда умер кардинал, король, испытывая потребность сочинить в связи с этим событием мелодию, взял за основу написанное по этому случаю рондо, которое начиналось словами: